Монашка. Олег Мозохин
нию, привлечь внимание красных.
– Вы что как сонные тетери… Не знаете, что в Галицию саранчой движется красная, босая, голодная и бешеная орда русских чертей, которая пожирает все на своем пути, – пугала матушка игуменья двух нерасторопно работающих молодых монахинь. Монашки с испугом крестились, а она, всплеснув от удивления своими полными руками, продолжала: – Они ведь пьют даже бензин и скипидар. И им хоть бы хны. И все оттого, что у красных медные глотки.
Монашки поспешно молились, хватали трясущимися руками монастырское добро и со слезами на глазах бежали его прятать. Вечерами монастырь погружался в многочасовые молитвы, из келий то неслись проклятия в адрес красных безбожников, то призывы к Богу спасти их бедные души, их монастырь и село Подмихайловце от посещения безбожного воинства.
И вдруг на несколько дней воцарилась какая-то зловеще гнетущая тишина. Попрятались даже «герои партии Бандеры», для которых сестры-монахини с утра до позднего вечера стирали, шили, стряпали, пряли, пекли, варили и сушили. Испеченный для них хлеб черствел уже три дня на полках. Националисты куда-то пропали, что было тоже очень странным и волнительным событием для обитателей монастыря.
Однажды глубокой ночью, хотя монахинь никто не будил, проснулись одновременно почти все его обитатели. С испуганными лицами и молитвой на устах они стояли в своих кельях у открытых окон и прислушивались к ржанию лошадей, и тихим голосам солдат Красной армии, доносившимся до них через густые деревья монастырского парка.
В келье матушки игуменьи Моники Полянской находилась инокиня Таисия. Странная и непонятная была эта русская женщина. Среди полуграмотных украинок-монахинь она отличалась светскими манерами, начитанностью, музыкальностью и профессиональными знаниями в медицине. Появилась Таисия у Моники Полянской в монастыре всего два года тому назад. Привезла она ее из Львова, из дворца Святого Юра. Сам митрополит Андрей Шептицкий приказал ей принять Таисию в монастырь.
«Что-то уж больно носится с ней митрополит, – не раз думала игуменья. – Даже постриг ее совершил его преосвященство собственноручно в январе 1944 года в своей домашней дворцовой церкви».
Размышляя о своей таинственной монахине, матушка сделала для себя вывод, что Таисия каких-то особых, благородных кровей. Иначе хитрый и всегда занятый митрополит не возился бы так с ней и не тратил на нее столько своего драгоценного времени.
Конечно, игуменья не раз пыталась выяснить, что связывает митрополита с этой еще довольно приятной и образованной женщиной. Однако на все ее вопросы Таисия лишь загадочно улыбалась, а сам Шептицкий, которому она однажды задала вопрос о ее происхождении, так отчитал Монику за ее любопытство, что у нее надолго пропала охота интересоваться этой особой.
И вот две монахини, одна невысокая, дородная, а другая чуть выше среднего роста, с хорошо сохранившейся почти девичьей фигурой, стояли у открытого окна и шептали молитву, вслушиваясь напряженно в происходящее на улице. Тут вдруг матушка игуменья тяжело вздохнула и промолвила:
– Ну, вот дождались, Таисия. Советы пришли…
Она взяла за руку монахиню, крепко сжала ее и после некоторого молчания спросила:
– Скажи, только откровенно. Ты радуешься?
Инокиня задумалась, затем не губами, а всей своей душой выдохнула:
– Да. Я очень рада. Не только рада, я счастлива. Счастлива за Россию.
Матушка игуменья презрительно пожала плечами и со злобой прошипела:
– Поживешь, узнаешь своих безбожников, тогда по-другому запоешь. Я при них два года в Галиции прожила, всю кровь, проклятые, выпили. Не верь им, не говори с ними. Опозорят, замучают.
Игуменья в отчаянии заломила руки и завыла, словно раненая волчица, а затем с треском захлопнула окно и сухим приказным голосом отрезала:
– Иди спать. Завтра много работы.
Однако заснуть в эту ночь Таисия не смогла. Ранним утром, когда только начал пробиваться рассвет, она вышла в парк и стала прислушиваться, что делается там, в селе, лежащим за монастырскими воротами. Ничего нового она не услышала: как и ночью, стучали копыта лошадей, скрипели колеса телег и временами доносился смех.
И тут совсем рядом, на аллее парка, она увидела большую группу вооруженных бандеровцев, бежавших в сторону монастырского кладбища. Один из них угрожающе показал ей увесистый кулак, молчи, мол, лучше будет… Только они скрылись за высокими кустами, как парк стал заполняться жителями села. Селяне с детьми и небогатыми пожитками бежали к черному крыльцу монастыря, которое вело в подвал. Таисия схватила одну крестьянку за руку и спросила:
– Что случилось? Куда вы все бежите?
– Прятаться идем к вам, в подвалы. Советы пришли. Фронт, говорят, здесь будет проходить, вот мы и сбежали с села, – ответила ей испуганная женщина, увлекаемая двумя малолетними мальчишками.
Таисия приказала привратнику запереть ворота, а сама помчалась к матушке игуменье сообщить о намерении селян расположиться в монастыре. Перекрестившись несколько раз, матушка прошептала молитву, затем