Пленники незримых стен. Равиля Фастова
й средневековой амуницией, готовится идти в бой. Я встаю. Делаю шаг. Еще один. От удара моих ног по земле поднимается пыль. Несусветная тяжесть всего тела умоляет уступить, ломает подпорки, скручивает волю. Еще одно, быть может, самое последнее, движение. Вперед. И… Сейчас я упаду, и весь мой мир содрогнется от боли. Но… Кажется, вспоминаю. Да, я вспомнила! Отдаю приказ. И в секунды расчищены входы заброшенных шахт, поток огнедышащей лавы выпущен, он несется по венам, согревая окаменевшие мышцы. Легкость наполняет тело. Я знаю, как это – идти. Надо же, все еще помню пластику движений! Иду. Иду, быстро перебирая ногами, ускоряю шаг. Бегу. Быстрей… И… Со всей силы врезаюсь в непреодолимую, непробиваемую прозрачную стену. Она не видна глазу. Только следы от моего с ней столкновения – немного крови, пота и отпечаток всего моего тела делают ее видимой. Дальше не пройди. Она везде, она кругом. Прозрачная стена – моя жизнь.
Открываю глаза. Все та же комната, лампа, я сижу в инвалидном кресле, мои ноги укутаны пледом. Я – Пленница. Пленница незримых стен.
Казалось бы, что нет ничего проще, как наклониться, сорвать травинку, к которой потянулась рука. Пройтись среди деревьев, выросших вместе с тобой во дворе. Достать с полки книгу, заварить чай…
Закрываю глаза, встаю и иду туда, куда велят мне мои желания. Но стоит отомкнуть ресницы, и я снова все вижу через стекло. И пока кто-нибудь не предложит помощь, очень многое остается для меня недоступным.
Автор о себе
Во мне все давно ужилось,
Расширилось, сузилось, смылось.
Я знаю: кто, сколько, почем,
Что значит ударить бичом.
Порок и пороги – понятно,
Я мыслю, пожалуй что, внятно.
Себя-то уж точно пойму,
Иду я по тонкому льду:
Боюсь вдохновенье спугнуть,
Боюсь не успетьи уснуть.
Чего не хочу? Позабыть,
Как боль заставляла завыть.
Когда всё вокруг пополам,
Когда друг – с бодягой стакан,
И лишь сигарета – спасенье,
Неделя – одно воскресенье.
Еще не хочу забыть смех,
Власть денег, шок правды, успех,
Когда независим, один —
Сам раб себе, сам паладин.
И в общем, плевать, что ни скажут.
Уйду. Мне стоять не прикажут.
МЕСТО ПОД СОЛНЦЕМ…
«Очень приятно, Юрий Кузнецов», – именно так представится уставший мужчина, тяжело опираясь на тросточку, глядя вам в глаза. Вы, конечно, поинтересуетесь отчеством, а он в ответ вам улыбнется зрачками карих глаз и скажет, что имени и фамилии вполне достаточно. Потом вы пойдете дальше, а он, стачивая ботинки об асфальт – своей дорогой. Или вы можете идти какое-то время вместе, но его ноша так тяжела и не понятна вам, что и вы уйдете вслед за уже ушедшими до вас людьми.
Человечество пытается приучить себя любить все, что само же истребляло на протяжении долгого времени. И если вы не умерли, то у вас практически нет шансов быть хотя бы замеченным. Модно всхлипывать по тому, чего осталось мало, чего уже нет, нежели попытаться протянуть руку тому, кто сегодня в этом нуждается. Людям нет никакого дела ни до кого и до внутреннего мира последних философов тоже. Сделать мир добрей, чище, мудрей и терпимее… Всем проснувшимся однажды утром это показалось так глупо, что они, расталкивая соседей локтями, побежали занимать более светлое место под солнцем.
В это утро Юра вышел из дома, как обычно, и пошел против течения «ищущих место». Все солнечные места уже были заняты, распределены и закреплены на много лет вперед за важными гражданами. Оставшиеся люди бегали в поисках хотя бы просто теплого или сытного местечка. Увидев спокойно идущего человека, не рыскающего и не вынюхивающего, «искатели» удивлялись, подбегали и бесцеремонно хватали его за руки в полной уверенности, что этот «странный» человек и стоит на том самом заветном пятачке счастья. Но, отпихнув его, они ничего полезного для себя не обнаруживали и, злясь на потерянное время, неслись дальше, расталкивая соседей. А человек с тяжелым дипломатом и тросточкой продолжал путь, пытаясь рассказать остановившимся возле него людям о добре, сострадании, милосердии и любви.
Детство Юры Кузнецова началось с детского дома. Мама и папа, увидев, что ребенок не здоров, отказались добывать ему место под солнцем и вышвырнули его в свободное плаванье. Много позже, будучи взрослым мужчиной, Юра, отвечая на вопросы о родителях, говорил о них всегда очень мягко: «…Возможно, так сложилась ситуация, и у них не было иного выхода, как только расстаться со мной». Их он ни в чем не обвиняет, но его глаза становятся серыми при воспоминаниях о том, чего могло бы и не быть в его жизни, будь они рядом.
Государственное заведение – приют для брошенных сироток – школа умения выживать. Если