Шмуц. Фелиция Берлинер

      Дочь Израиля

      Пальцы доктора, с накрашенными блестящими ногтями, обхватывают ручку, направленную на Рейзл.

      – Так ты не хочешь замуж? – спрашивает доктор Подгорец.

      Рейзл качает головой.

      – Хочу, – поправляет она. – Но не могу. Меня к вам отправила мами, потому что я сказала ей и свахе: никаких встреч. Никаких башоу[1].

      Она сказала матери, что боится секса, и это правда. Боится, что не сможет найти мужа. И это правда! Но не вся правда.

      – Не можешь? – На лбу доктора появляются морщинки. – Почему?

      Бедра Рейзл напрягаются, крупные ноги тесно сжимаются под длинной шерстяной юбкой, будто их сшили между собой – вдруг даже под таким слоем ткани частичка Рейзл будет видна. Но чтобы найти мужа, она скажет.

      – Слишком много смотрю, – говорит Рейзл, но доктор не реагирует. – На компьютере, – добавляет Рейзл, краснея. Жар от этих слов поднимается к вискам, к кончикам ушей.

      – А, ты имеешь в виду порнографию?

      Рейзл слегка кивает, едва заметное «да». Вот что она смотрит. Порно. Шмуц. Грязь.

      – Ясно, – кивает доктор Подгорец, будто это совершенно нормально. – Давай поговорим об этом. Что тебе нравится смотреть?

      Нравится смотреть? Зачем доктор об этом спрашивает? Рейзл поднимает глаза к потолку, где, вероятно, летает ответ, и бормочет себе под нос:

      – Их вайс нихт.

      «Я не знаю». Она не понимает, что с ней происходит по ночам, когда она смотрит порно. Рейзл думала, что доктор Подгорец объяснит ей, в чем дело и как это остановить. Пока не объяснила.

      Но вопрос доктора напомнил Рейзл о видео, которое она посмотрела вчера – «Игра студенток». Три девушки лежат на кровати на животах в рубашках на голое тело. Видны их голые тухесы. Двое играли в какую-то глупую видеоигру, смеясь и болтая, а мужчина штупал девушку посередине. Они ведь взрослые, почему они играли в эту игру? И неужели они не видели, что происходило рядом с ними, неужели не замечали штупания? Девушка посередине молчала, но время от времени протягивала руку за спину и хватала себя за тухас. Рейзл вспомнила красивый ярко-розовый маникюр девушки.

      Рейзл еще крепче сжимает ноги: воспоминание о видео вызвало ощущение там, внизу. Она слабо улыбается – интересно, догадывается ли доктор Подгорец?

      Но доктор лишь склоняет голову набок и спрашивает:

      – Можешь рассказать подробнее? Лучше на английском. Прошу прощения, идиш я знаю не так хорошо.

      Судя по тону, прощения доктор не просит, но Рейзл делает вдох, готовясь. Это кажется невозможным. Сказать, что она знает.

      Не важно, что все ее знания теоретические. Что никакие руки, кроме собственных, ее не трогали. Но видео впечатались у нее в памяти, их не убрать и не забыть. Никакой ангел не спустится, чтобы стереть ее знания, как ангел, что учит Талмуду каждое дитя в утробе, а затем перед рождением касается верхней губы младенца, оставляя маленькую ямочку в качестве напоминания: дитя должно заново изучить Талмуд с новым сознанием, по своей воле. Вот бы Рейзл могла оказаться такой на брачном ложе – совершенно невинной, чистой, незнающей, жаждущей познать сексуальное удовольствие, будто она не имела о нем ни малейшего представления.

      Но уже поздно мечтать о такой чистоте. Рейзл ерзает, устраиваясь в кресле поглубже, и кожа цвета вина безжалостно скрипит от каждого ее движения. Рейзл боится, что не сможет смириться с сексом, который ее ждет: с омовением после ритуала, пятничными ночами. Сможет ли она снять платье невесты, остаться голой? Сможет ли она убедить своего хосна, будущего мужа, ласкать ее языком там? Насмотревшись на девушек в видео, Рейзл уверена, что не сможет без этого жить, и она боится, что ее хосн решит, что она прост, грубая девчонка с грязными желаниями. Она смеет надеяться, что, если она хоть раз возьмет пенис-член хосна в рот, он тоже не сможет без этого жить. Порно ее в этом убедило.

      Если ей удастся перестать смотреть порно сейчас, может, ей еще удастся найти хосна. Выйти замуж.

      – Вы поможете мне перестать смотреть? – спрашивает Рейзл.

      – Ты хочешь перестать? – Доктор опускает голову и смотрит над Рейзл поверх очков, говоря тем же спокойным тоном, которым спрашивала имя Рейзл («роза» на идише), возраст (восемнадцать с половиной) и «порядковый номер» в семье (третья из пяти братьев и сестер).

      «Всего пять детей? Почему так мало?» – спросила доктор. Рейзл было больно говорить о выкидышах мами, она будто выдавала какую-то семейную тайну. Но как сказала мами, не страшно, что доктор не из их круга, она уже работала с хасидскими семьями. Наверняка она сталкивалась со всевозможными бедами и цурисами: мать, которую не оторвать от шнапса, отец, который швыряется тарелками, сын, обмочивший постель перед бар-мицвой[2]. Иногда –