Только твоя. Виктория Королёва
будет украшением любого дома. Девочка из плодовитой семьи, что тоже очень важно. Девочку готовили быть идеальной женой. Девочка выросла и смотрит на себя в зеркало с одной только мыслью…С мыслью о том, что она ненавидит этот день, этот дом, эту чертову суку-жизнь за несправедливость.
Отчаянно хочется сорвать с себя платье традиционного покроя, снять украшения, смыть макияж, развеять по ветру ненавистную фату, просто сдохнуть где-то чтобы это закончилось здесь и сейчас.
Перестать улыбаться изображая счастье и смущение до колик.
Нельзя…
– Ты такая красивая, – Маринет поднимает на меня свои огромные карие глаза обнимая за ноги, – я тоже хочу такое платье.
Присаживаюсь на корточки с трудом балансируя – ноги как вата.
Заключаю сестрёнку в объятия. Кудряшки падают на моё лицо и под практически явное шипение визажиста, зарываюсь носом, чтобы вдохнуть. Вдохнуть запах свободы, не обременённости, запах глубокого детства. Туда хочу, совсем ни замуж.
Специально дышу как ёжик – кротко и часто. Маринет смеётся и отклоняется, смотрит на меня счастливыми глазами. Тоже улыбаюсь, ей нельзя не улыбаться. Самая младшая из нас, самая любимая, поздние детки с ними всегда так. Крошка ещё, так много ей пройти до моего статуса и позже тоже…. Надеюсь, ей повезёт больше.
– У тебя прекрасное платье принцессы.
Глажу обильные складки на синем платье, сестра крутится, показывая себя пока я медленно встаю
– Неееет, у тебя лучше, такое же хочу! – и снова прыгает на подол.
Улыбаюсь, смотря на то, как она барахтается в ткани звонко смеясь. Звуки щелчков затвора от камер и Маринет начинает позировать. Смешно и мило одновременно.
– Маринет! Так нельзя! Вставай! – мама подхватывает её и снимает с платья.
Снова нельзя… Это слово преследует меня всю жизнь.
Хотя, если быть честной, то действительно было нельзя.
Нельзя было выбегать из комнаты, нельзя было тайком пробираться к отцовскому кабинету и нельзя было смотреть в щель от приоткрытой двери на мужчин, что пришли к отцу. Нельзя было безумному сердцу замирать при виде мужчины, что навсегда с кровью содрал мой покой, унося его из отчего дома оставляя кровавые следы. Я уже тогда знала, что это будет доставлять боль вместо нежности, крыльев за спиной, вместо всего того, о чём так любят писать в романах.
Помню, как была счастлива, как кружилась по комнате разметая полы сарафана на потеху младшим сёстрам, подпрыгивала и хлопала в ладоши. Я была так счастлива, расцеловала маму в щеки, обнимала Фахриду с Ниям и маленькой Маринет. Боже, я парила.
Глупая! Какая же глупая была. Верила в то, во что верить нельзя. Я просто не могу себе этого позволить!!!
Но тогда…
– Доченька, что такое? – мама захохотала, не веря глазам.
– Мамочка, – кинулась в ноги садясь на пол, обнимая и кладя голову на колени матери, – это же были сваты?
Мои глаза блестят, мама хмурится, качая головой.
– Ох милая, нельзя так, ты же знаешь.
Улыбаюсь не скрывая. Маме можно, мама нас любит и всегда прикрывает глаза на шалости.
– Знаю! Знаю! Но мама, они?
– Они, – прикладывает палец к губам и улыбается, словно это наш секрет.
И я снова кружусь вихрем по комнате счастливо улыбаясь, чтобы через пару лет все мои мечты разбились в дребезги в этой самой комнате, когда узнаю, что сосватана я вовсе не тому.
Горечь слёз по щекам. Смотрю на себя в зеркало и ненавижу каждую клеточку своего тела, что отныне и навсегда не будет ему принадлежать. НИКОГДА!
Мама всегда называла меня красавицей. Карие глаза, длинные волосы воронового крыла до талии, хрупкая фигура и при этом достаточно приличная грудь, правильные черты лица для европейки и губы, что лично мне всегда казались ужасными, потому что на нижней ямка по середине. Именно из-за этого кажется, что они не мои, а сделаны косметологом. Смешно, отец бы убил, если бы я только заикнулась об увеличении – в нашей семье не принято это.
Приверженец традиций. Когда ты живёшь в этом с детства всё кажется нормальным, но как только вырастаешь и понимаешь, твои подруги живут иначе, тут же просыпается бунт. Вот такой, плохо контролируемый бунт! Отца я боялась, потом и бунтовала только за его глазами. Да и бунт ли это был, так, жалкие попытки к сопротивлению.
Жила, училась, готовилась к поступлению, улыбалась, делала всё что мне говорили, но уже не была счастлива, до одного дня.
Снова кабинет, снова отец, но уже с мамой, он всегда был горяч на слова и в этот раз не сдерживался.
– Этот сучоныш отказался! От моей дочери! ОТКАЗАЛСЯ!!! Я ГАЛИЕВ, а никакая-то мразь под забором! Да на моих дочерей очередь! СУКА!!!
Мамин испуганный всхлип и мой удар сердца, сердца, которое уже пару лет как не бьётся.
– Что теперь делать? Что же теперь делать. Аза… что же я ей скажу.
Сердце в груди грохотало как ненормальное!
– Молчи!