Чем Черт не шутит. Елена Романова

      Похищение

      Радан сидел, прижавшись спиной к стене и вытянув ноги вдоль нерасправленной койки, куда вчера повалился плашмя, но так и не уснул. В чужом доме. В тюрьме.

      – Ты не смеешь держать меня здесь! Кто ты такой вообще? Я не знаю тебя! Верни меня обратно!!! Где моя мама?! Что с ней?! Ты глухой?! – кричал Радан на человека, забравшего его из дома и объявившего себя Наставником. – И что?! Ты себя слышишь вообще? Хочу и тыкаю! Я не Рае! Ты меня с кем-то перепутал! Что это за имя, не смей меня так называть! – вопил он, пока Наставник не втолкнул его в комнату и не обрубил:

      – Лучше спи, завтра у тебя трудный день.

      – И все? Это все? – Радан застыл в воздухе, выбросив себя в проем двери: он повис внутри строго очерченного прямоугольника, вцепившись пальцами в косяки.

      Никто ему не ответил, и он с грохотом хлопнул дверью.

      Лучше спи… Но спать не давал свет, бивший в окно. Красноватые отблески непрекращающегося пожара дрожали в комнате, как когда-то легкие занавески у него дома.

      Дом… Радан разбил яйцо о край тяжелой сковороды, которую они так плохо мыли, что на ней нагорела еще одна стенка, – белесый круг с желтым солнцем внутри вспузырился по краю, теряя свою прозрачность. В дверь позвонили. «Никогда не открывай незнакомцам, ты понял, Радан?» – просила мама. Мама… она, наверное, места себе не находит, плачет, ищет его…

      Он вскочил с кровати и принялся оглядывать комнату в поисках телефона. Выглянул в окно — заглаженный глиной проем, у которого не было стекла — вдали виднелась широкая огненная полоса, извивавшаяся, как какое-то северное сияние. Радан пару раз видел что-то похожее в чужом небе, по телику, только здесь это сияние спустилось на землю и стало рекой, где текла не вода, но пламя.

      Ужасно захотелось пить. Просто нестерпимо. Он прижал ладонь к шее и потер горло. Постепенно разум привык к чуду горящей реки, а взгляд спустился во двор, где чернели: округлый глиняный забор, похожий на толстый край обожженного блюда; колодец, как финальная точка; ночные тени – линии жизни.

      Радан оторвался от окна и бросился к двери, оказалось – он вовсе не был замурован здесь, как думал прежде, и свободно вышел из комнаты. По всему дому горели свечи – черная копоть рисовала на стенах жуткие пятна, в тусклом свете огня казавшиеся чудовищами. Ощущение воли набросилось на него и погнало вперед. Радан помчался по лестнице – глиняные ступени холодили босые стопы. Он покрутился внизу, как стрелка компаса, не зная, куда бежать дальше, потом вспомнил, что протащили его сюда через комнату с вытянутыми, точно шея жирафа, песочными часами и отправился на их поиски. В темноте часы завораживающе сияли: вырезанные из черных костей змеи оплетали стеклянную чашу, переливаясь в магических отблесках, как живые. Радан отпрянул, когда одна из них выпустила раздвоенную нитку тонкого языка – попробовать воздух подле него, – и рванул прочь из дома.

      Он боялся, что визг дверных петель всех разбудит, и его снова схватят и посадят – на этот раз под замок. Он так торопился, что шмыгнул мимо колодца, даже не заглянув внутрь, к пустой прорехе калитки, беззубо зиявшей в челюсти забора, и помчался в самую гущу ночи – прочь: от страшной реки, от своей темницы, от преследователей, которые не гнались за ним. Никто не гнался за ним. И он ушел далеко. В непроглядную черноту ночи. В Холод. Голод. Страх. Одиночество.