Рижский редут. Далия Трускиновская
ее – она не шелохнулась.
Вдруг я понял, что Анхен сидит как-то странно – не могла ее рука оказаться ниже ног!
Я видывал мертвые тела во время нашей средиземноморской экспедиции, я и раненых перевязывать помогал. Но это было мужское дело – война, и то, что гибнут молодые и здоровые мужчины, казалось трагичным, но естественным. Я и сам мог погибнуть в любой миг морского сражения, а уж Артамон с Алешкой Сурковым – и подавно.
Ощупав Анхен, я понял, что она лежит на ступеньках вниз головой, не свалившись вниз лишь потому, что лестница узка, крута и загнута странным образом. Понял я также, что она мертва.
В голове у меня помутилось. Решив, что убийца ее, который выбежал из моего дома несколько минут назад, не успел далеко уйти, я кинулся в погоню.
Он побежал в сторону Большой Королевской улицы, а куда делся дальше – Бог весть. Но на углу Большой Королевской и Известковой была будка, я мог расспросить будочника! Повернувшись на лестнице, я неверно поставил ногу и так ловко сверзился, что выломал балясину перил и произвел грохот, особенно звучный в ночной тишине.
Из комнат герра Шварца послышался недовольный голос, но мне уже все было безразлично – я должен был поймать и предать в руки правосудия ту черную тень, что, отпихнув меня, выскочила из дверей и пропала. В том, что это убийца, я не сомневался. И иных мыслей у меня в голове не было, если бы я верил, что Анхен еще можно спасти, то конечно же никуда не побежал бы.
Бегать ночью по рижским улицам – сомнительное удовольствие, они вымощены округлыми камнями, которые с наступлением темноты делаются почему-то еще и скользкими. Я все же примчался к ближайшему будочнику, которого знал и всегда, проходя мимо, здоровался с ним, а он делал мне «на караул» своей огромной алебардой и молодецки ухмылялся. Звали его Иван Перфильевич, и он, коли не врал, служил еще в шведскую войну у адмирала Грейга.
Будочник, как и положено при его ремесле, мирно спал, а по аромату, его окружавшему, нетрудно было догадаться, что за снотворное он употребил. Я растолкал Ивана Перфильевича, еле удерживаясь от искушения отлупить этого доблестного стража порядка его же дурацкой алебардой, но ответа на свои вопросы не получил.
Тут надобно сказать, чем я был вооружен.
Уходя от Натали, я взял с собой магнит. Он был довольно тяжел, чтобы проломить самый прочный череп. И я по наивности полагал, что убийца подпустит меня достаточно близко, чтобы я мог с ним посчитаться, да еще будет стоять столбом, ожидая возмездия.
При этом я почему-то забыл, что на боку у меня, как у всякого морского офицера, висит кортик. Я так привык цеплять его, одеваясь утром, что в глубине души, видимо, считал уже не оружием, а предметом туалета.
Провидение, как выяснилось позднее, было ко мне благосклонно – я от волнения оставил магнит в будке и направился обратно, хотя и не прямиком. Я обежал окрестные улицы – по Известковой до Кузнечной, по Кузнечной до Ткацкой, и вернулся домой по Королевской.
Там уже было шумно. Герр Шмидт,