Постскриптум. Ася Абажурова
овским одеколоном. Детство капризное, вздорное, одинокое, иногда радостное. Часто сопливое, закутанное в вязаный шарф, тяжело дышащее под тремя одеялами. И ещё другое: дачное, бабушкино, надёжно спрятанное под чердачной пылью.
Антоша, помнишь ли ты больничный потолок, чай в стакане, ложку манной каши, протянутую красивой улыбающейся девушкой? Она так тебе нравилась… Девушка, конечно, а не каша. Так вот, она, девушка, любила тебя все семь дней, до самой выписки, а потом вы больше никогда не виделись. Что с ней теперь, где она? Столько лет прошло. Должно быть, состарилась и стала скучной, как бабушка. С возрастом все скучнеют. Становятся скучнее и скучнее, пока не исчезают. Так и есть, Антоша, так и есть.
1.
– Попрощайся со мной.
У него внутри на секунду всё сжалось. И слова, дежурные, ничего не значащие, намертво прилипли к нёбу.
– Ну пока…
Женя сделала шаг навстречу, обхватила его за плечи, затем отступила:
– Пойду. Надо еще разложить вещи. Спасибо, что проводил, – она печально улыбнулась, поправила шляпку и уже чужим, ненастоящим голосом добавила, – Ты только держись.
От последних слов ему захотелось с размаха ударить её по напудренной щеке. Но она уже развернулась. Развернулась и ушла. Не обернулась даже, когда входила в двери вагона. Он смотрел на удаляющуюся от него узкую спину и удивлялся – ей и себе. Он успел разглядеть её в последний раз только в профиль. Чеканный профиль: тонкие губы, прямые брови, по-прежнему вздёрнутый нос… Какое-то мгновение, и она совсем исчезла за цветастыми занавесочками.
Он постоял на платформе ещё минуты две. Зачем-то ждал, что она помашет рукой из окна. Взгляд скользил по вагонным стёклам, цеплялся за яркие грязные шторки, но не поймал даже пряди её волос.
Поезд тронулся. Сначала полз медленно и трудно, как щенок на животе. Потом разогнался. Быстрее-быстрее-быстрее. Перед лицом пронеслись десятки одинаковых окошечек, и в каждом, казалось, – она. Быстрее-быстрее. Гигантское стальное сердце стучит – быстрее-быстрее-быстрее. Мелькает зелёное вперемешку с пёстрым. Уносись. Улетай. Убирайся. Из моего города. Из моей жизни. Быстрее-быстрее-быстрее. Забывайся. Стирайся. Исчезай. Быстрее-быстрее-быстрее. Навсегда-навсегда-навсегда.
Стук колёс всё дальше и глуше. Перед ним пустота. Вот и всё. Пустые никчёмные рельсы. Заплёванная, усеянная окурками земля внизу. Так вот лечь туда и уснуть. И пусть снег накроет бережно…
Он очнулся. Зашагал по опустевшему перрону. Здание центрального вокзала было всё таким же серым, а поезда из этого города всё так же уходили и как будто не возвращались.
Жутко хотелось выпить. Антон зашёл в маленькое неопрятное заведение с амбициозной вывеской «Кафе». Он помнил «Кафе» с детства – здесь ничего не менялось. Усталая молчаливая женщина без возраста с выжженными перекисью волосами по-прежнему продавала жирные масляные чебуреки и чай со вкусом банного веника. Внутри было тепло и воняло дешёвым куревом. Посетителей всего трое: два полупьяных потрепанных мужичка и подруга буфетчицы, крупная и невзрачная. Обе женщины сосредоточенно молчали, изучая, видимо, грязь под ногтями. Негромко откашлявшись, Антон попросил «Столичной» и шоколадку. Буфетчица подняла голову, посмотрела куда-то поверх Антона и, кряхтя, полезла под прилавок. Затем неторопливо, со знанием дела налила в несвежий гранёный стакан жидкость, привычным жестом взяла деньги и привычно обсчитала на четыре рубля. Антон сделал вид, что не заметил, взял стакан и встал за высокий столик возле окна. Он сделал первый глоток: алкоголь неприятно обжёг горло и прокатился вниз горячим шариком. Буфетчица и её подруга из угла смотрели на Антона одним на двоих невидящим взглядом.
Странно, они ведь много раз менялись, женщины. А такое ощущение, что на протяжении двадцати шести лет здесь, за стойкой, всё одна и та же – с невнятным истёртым лицом и белыми волосами, собранными в старомодную причёску. Он вспомнил день, когда впервые пришёл сюда с отцом. Пока тот отрешённо пил своё мутное пиво, маленький Антоша с удивлением рассматривал буфетчицу. Она была в точности такая же – без черт лица, без имени. Просто буфетчица. Наверное, это судьба такая – быть буфетчицей. Он смотрел на её пухлые пальцы, перебирающие мелочь, на испачканный в муке фартук, на всю её безликую простоту, и думал о маме.
Мама. Пожалуй, самые яркие воспоминания из детства – это вот эта замызганная кафешка, слон в цирке и ещё какая-то неизъяснимая, щемящая мамина красота.
Сколько бы женщин ни появлялось потом в отцовском доме, он никогда не мог называть кого-то другого маминым именем. У неё было своё, неповторимое нежное имя: Ма-ма. Была темноволосая Юля с неизменно скорбным выражением лица; была тёплая, пахнущая пирожками Катя, была ещё какая-то невнятная блондинка, то ли Лида, то ли Лиля, был кто-то ещё… Только Мамы не было. Они изо всех сил улыбались. Они жалели: «Бедный мальчик, растёт без матери». Они покупали сладости, игрушки, рубашки на вырост, по выходным водили за ручку в зоопарк. А он равнодушно взрослел и очень скучал по Маме.
Антоша ничего не успел узнать о ней, но кое-что ему удалось выхватить из морщинистых лап времени. Пустой флакончик из-под