Детские шалости. Леопольд Валентинович Шафранский
с Витькой вчера его туда запулили. На спор. Он сказал, что я не доброшу. А я добросил. Еще бы немного, и, вообще, на ту сторону мог перебросить. Совсем чуть-чуть не долетел. Здорово грохнул по железу, а потом съехал на самый край. Если бы не бортик, наверное, свалился бы к нам во двор.
А потом пришла мама со Светкой из магазина.
– Ты не видел ботинок, – спросила она. – Один нашла, а другой куда-то пропал. Надо снести их в починку.
Что я могу сказать? Я-то знаю, где ботинок, но вот что мне теперь будет? А Витька поздоровался с мамой и боком, боком – к двери.
– Я пойду, – говорит, и мне: – выходи гулять.
Тут мама к окну подошла. И почему взрослые сразу все замечают? Ведь на крыше, кроме ботинка, много всякого мусора. Но мама только глянула в окно, и все ей стало ясно.
– Это ты его туда забросил?
А зачем спрашивать? Разве сами ботинки летают?
– Так, – медленно произносит мама, – значит, сегодня и завтра гулять не пойдешь.
Мама не любит ругаться. Она всегда говорит: «Так». Но от этого не легче. Вон, Витькина мать его лупит. Однажды я видел, что она его веником била. Но он все равно гулять выходил. А мне мама сразу говорит: гулять не пойдешь. Нет, конечно, веником бить меня не надо. Но все равно обидно.
Я лежу сейчас на подоконнике. И сегодня буду сидеть дома, и завтра. Мама опять со Светкой ушла в магазин. Скучно. Вот, были бы у меня крылья или, в крайнем случае, парашют. Я бы прямо сейчас встал на подоконник. И – раз… Крылья расправляю и – полетел. Делаю круг над нашим двором. А все рты пораскрывали, и из всех окон повысовывались. Ну, конечно, увидели бы меня. А я им сверху помахал бы рукой, а потом так плавно приземляюсь на крышу, беру ботинок, и взлетаю обратно – прямо к себе в окно. А тут мама уже испугалась, что я пропал. Она собирается в милицию звонить. А я – вот он. Слезаю с подоконника, крылья под мышку и говорю: «Вот, мама, ботинок. А ты не хотела меня пустить погулять.»…
Но пока крыльев нет. Даже не из чего их сделать. Можно, конечно, сделать парашют из простыни, что лежит в шкафу. Но веревок нет, а без веревок парашют не получится.
Мы живем на пятом этаже пятиэтажного дома. Рядом с нашим домом стоит еще один, старый, трехэтажный. Это на его крышу я забросил ботинок. А за этим домом – Косой Двор.
Когда-то давно я не знал, почему этот двор называют Косым. Я даже ходил туда, и старался заметить, что там косое, но так и не заметил. А оказалось – все просто. Мама объяснила, что через этот двор всегда ходят наискосок к трамвайной остановке в Проточном переулке. Вот и прозвали его Косым.
Из нашего окна Косой Двор не виден. Зато, если высунуться наружу и посмотреть направо, то виден мост метро. Не весь, конечно. Только кусочек. Весь мост, да еще и Москва-река хорошо видны из комнаты Анны Мысевны. Когда она зовет меня в гости, я всегда из ее окна смотрю на Москва-реку. У нее все хорошо видно, потому что на подоконнике стоит только один цветок в железной баночке – столетник. А у Марии Владимировны из окна ничего не видно, потому что у нее висит занавеска, а за нею стоит много горшков с цветами. И отодвигать занавеску мне не разрешается.
По мосту часто пробегают