Энни. Елена Сыскова
едавно вынесли во внутренний двор, где всегда была тень, прохлада и сырость. А окна кухни выходили в боковой проулок, и Энни с сожалением представляла заливающие помещение солнечные лучи, отражающиеся от заново побеленных стен. Ей же предстояло несколько дней возиться с мебелью: прежде чем возвращать ее в отремонтированную кухню, следовало убрать с дерева старый лак и заново покрыть смоляным настоем. Долгая, нудная и утомительная работа! И зачем только Энни опять завела разговор об отце?
Эти разговоры никогда ни к чему хорошему не приводили. Мать только ругала за проявление интереса к “этому проходимцу” и неизменно наказывала Энни какой-нибудь работой. А заодно и вовсе переставала с ней разговаривать на несколько дней, а то и недель. Пару раз, попав под горячую руку, Энни получала весьма чувствительный шлепок по какому-нибудь месту. Но, несмотря на все это, ничего не могла с собой поделать и снова приставала к матери с теми же вопросами в надежде, что однажды та проговорится.
Единственное, что Энни достоверно знала о своем отце, которого никогда не видела, – он был эльфом. Его заостренные уши Энни видела каждый раз в зеркале. Уши, по ее мнению, не сочетающиеся с круглым, пухловатым, всегда румяным лицом, доставшимся от матери.
Внешность Энни была экзотичной, но в глазах сверстников это не придавало ей шарма, а служило поводом для насмешек. Энни было двадцать восемь лет и всю свою жизнь она прожила вдвоем с мамой в деревне Северное Приречье, которая уже в те времена считалась главной в Саутхэтэрне. Правда, документ, признающий Приречье районным центром, был выпущен намного позже, уже после Эпохи Наместников.
Народ в их деревеньке был высокомерным и до мозга костей правильным. Все здесь жили “как полагается”, а любая “непохожесть” мгновенно становилась предметом пересудов и всеобщего осуждения. Чаще всего “странноватые чужаки” здесь не задерживались.
Но были и такие, кто общественное мнение игнорировал и продолжал жить по-своему. Например, мать Энни, Марианна Хольтман, известная булочница. За ее пирогами приезжали со всего Саутхэтэрна, и в глаза ей никогда не высказывали ничего, кроме похвал кулинарному мастерству. Однако же местные прекрасно знали, что замужем Марианна никогда не была, но зато в одиночестве воспитывала откуда-то взявшуюся дочь, которой, к тому же, дала свою фамилию, чем отсекла возможность посудачить о вероятном отце Энни. Возможно, именно это последнее обстоятельство и возмущало жителей деревни больше всего. На Марианну наклеили ярлык “неправильной”. Так что Энни пришла к выводу, что даже если бы она была пухлой сероглазой блондинкой, как подавляющее большинство жителей Приречья, то полагающаяся ей доля презрения от взрослых и обзывательств от детей за беспутную мамашу всё равно бы ей перепадала.
– Эй, Энн, ты чем опять провинилась? – громкий голос вывел Энни из задумчивости, и она вопросительно уставилась на кудрявую голову своего приятеля Фреда Морфоуста, возникшую над забором.
– Я заходил за тобой, – пояснил Фред, появившись над забором целиком и перевалившись через него во двор. – А твоя мама заорала, что ты наказана и никуда не пойдешь. Ещё и метлой замахнулась! – Фред нервно хихикнул, спрыгнул на землю и подошел к Энни. – А я и не собирался тебя никуда уводить. Но ей разве объяснишь!..
Фред сел на одну из кухонных лавочек и продолжил:
– Я хотел тебя позвать в Березовую. Ярмарка начинается уже в конце этой недели. Я весь год откладывал деньги, как договаривались. Так как, пойдем?
Энн замялась. Да, они, конечно, договаривались, и Энни тоже весь год копила деньги. Даже не купила хлопушек на Новый год. Но недавно у неё появилось более важное дело, и она уже потратила часть скопленной суммы, и остальное собиралась пустить туда же, в обход их плана, но… Фред об этом не знал. Казалось бы, сейчас был самый подходящий момент, чтобы все ему рассказать, но Энни так и не решилась. Пока она прикидывала, как лучше начать, ее окликнула мать. Выставив на открытое окно кувшин молока и тарелку сырных лепешек, она коротко бросила: "Иди лопать!"– и скрылась в глубине дома, демонстрируя тем самым, что до сих пор не разговаривает с дочерью. Так что Энни просто забрала еду и уселась на лавку рядом с Фредом. Он, так и не дождавшись от Энни ответа и приняв ее молчание за согласие, болтал уже о своих соседях, крайне бестолковых людях, вечно служивших источником забавных историй о неумелом ведении хозяйства, которые благодаря ярмаркам расходились далеко за пределы их деревушки. Впрочем, в других селениях их считали выдуманными для смеху байками.
К тому времени, как лепешки были съедены и все темы для разговоров исчерпаны, уже начало темнеть. Энни старалась вести себя, как обычно; поведать Фреду об изменении своих планов она решила позже. Пока же они пожелали друг другу спокойной ночи, и Фред, опять перемахнув через забор, ушел домой.
***
В день начала ярмарки Энни проснулась, когда только начало светать. Ей надо было успеть несколько завершающих дел. Упрятать в мешок приготовленную с вечера провизию. Написать записку маме. Напоследок окинуть взглядом комнату, проверяя, не забыла ли чего, и заодно как бы прощаясь с ней.
Внизу возилась мать, которая всегда вставала раньше петухов,