Вся правда – вся позор. Андрей Мелисс

      Предубежденный и отчаянный

      В природной лоне когда он;

      Смиренный мирским покаянием

      Когда б с любовью вместе брел.

      Распутья в жизни приключались,

      Ворвавшись в оною с двух ног,

      Всегда бы с радостью встречались,

      Когда бы Михаил не брел.

      Впервые с ним мне повстречаться

      Далось в далекие лета

      Уж вышло, с батюшкой прощался,

      Тогда его я услыхал.

      Я в горе был, страшнейшем горе,

      Окликнув, стал он мне дерзить,

      Мол, что за слезы, что за сопли,

      Хандру мне пожелал лечить.

      Ответил я, что папа умер,

      Он вдруг ответом оскорбил,

      Ответил кратко: “Хоть от пули,

      Свезло, он не с ножа убит.”

      Мне стало дурно, крикнув вслед,

      Шатаясь, уходя от хама,

      Чтоб он пропал на тыщу лет,

      И встретил смерть свою с кинжала.

      Домой добравшись спать я лег,

      От слез и гнева я устал,

      Да сколько б не пытаться мог

      Мне сей нахал все спать мешал.

      Незримым, чутким вдохновеньем

      Предстал он в комнате моей,

      Проследовав моим веленьям,

      Усесться за столом спешил.

      И я уселся на кровати,

      Пытаясь выудить признанья.

      Невежа, впрочем, стал молчать,

      Глаза мои стал изучать.

      Хотя и я молчал, признаюсь,

      Сказать мне было что-то сложно;

      Загадка сея господина

      Меня коснулась. Не нарочно

      Я вдруг сдерзил ему.

      Обида или гнев взыграли,

      “Простите” я не снес тому,

      Кто смех отцу иль мне кидали,

      Ему то вовсе ни к чему,

      А мне обидно.

      Михаил легко все снес и не ответил,

      И даже глазом не моргнул,

      И что у франта на примете

      Узнать не мог и не хотел

      Фантазии спрашивать об этом.

      Дерзнул еще раз, слово вставил,

      Все ожидая хоть чего-то,

      Но он глазел и вновь заставил

      Ему сказать, что мне угодно.

      Внезапно очи его стали широки,

      Зрачок – в пустыне аки ворон,

      А перья пышны и черны,

      И он кричал, кричал он громко…

      Я вжался в стену. От чего?

      Я вышел грудью, но без толку,

      Жара меня взяла на ноги,

      А страх косой уперся в холку.

      Стучат часы, пошел вдруг снег,

      А господин, упершись в стул,

      Мне говорил: “Мне жаль прислугу

      Какая служит вам, мой друг,

      У вас не вижу ни посуды,

      Не вижу в общем я проблем.

      Подохнет ведь она со скуки,

      Слово попомни, менестрель!”

      Чуть свет, открыл свои глаза,

      И нету никого в квартире,

      Но на полу лежит бокал,

      Я что же, пил вчера? А пил ли?

      Вдруг стук, то почтальон прибыл,

      Отдал какое-то письмо,

      Подписан мелко “Михаил”,

      Таких не помню. От кого он?

      Я унижаюсь перед вами,

      Тогда у церкви разозлив

      И Вас, и душу отца крайне,

      Я был и слеп, и говорлив.

      А что же я? Прошу прощенья,

      Вину загладить я могу

      В баре окраенном “Новоселье”

      Я буду ждать в седьмом часу.

      Всего хочу я вас занять

      На несколько минут недолгих

      И вам тем самым приподнять

      И настроение, и доходы.

      Ах, хочет! По его желанию

      Тащиться в сторону другую,

      Чем я живу? В ту глушь темную?

      Нет уж, избавьте, не хочу

      Марать свои сухие ноги,

      И для прощения с ним петь

      В грязи под утро песни громко!

      Отец