Секрет моего начальника. Эллина Наумова
овать и описывать жизнь. Это была банальная ложь. На самом деле мыслей о вселенских проблемах в голове роилось все меньше, а бытописание вгоняло в депрессию. Я бесконечно повторялась, жалуясь на судьбу. Дневник становился перечнем неудач, о которых надо было забыть поскорее и навсегда. А я закрепляла свое отчаяние на бумаге, да еще и перечитывала, чтобы вспомнить, как страдала.
Но прошло двенадцать лет, и я снова готова писать от руки, отдаваться подзабытому занятию при свете все той же настольной лампы. Наверняка оно окажется скучным, как любой ритуал. Но я выдержу. Мне бы только не сойти с ума дома с мамой. Ведь даже перекличка чисел шесть и двенадцать слегка отвлекла, удержала на самом краешке тоски. Поэтому не исключено, что идея возродить дневник сработает. Главное – излагать мысли покороче и не умничать. Просто констатировать – этот день начался и прошел, он был, и я его действительно прожила. А то как-то сутки повадились ускользать из памяти – едва вспоминаешь пару событий недели, если не месяца. Надо возвращаться в разум: там спокойно, надежно и безопасно. Да и некуда мне больше податься. Я из тех, у кого все всегда только в голове и никак не материализуется в банковский счет и недвижимость. Кажется, совсем недавно я этим гордилась. Нет, тогда это звучало иначе: «Я из тех, у кого все в голове и вот-вот материализуется в успех»…
Может, дневник мне все-таки не нужен? Я не хочу копаться в себе. Я хочу, наконец, быть собой довольной. Не вина моя, а беда в том, что для этого мною должны быть довольны люди. Мне противопоказано одиночество.
Так, кажется, пора напомнить себе, что я по жизни оптимистка. Просто расписываюсь трудно. А потом само идет – не остановишь.
Дочь
13 июня
Итак, мой первый дневник был тетрадкой, которую мама не использовала на последнем курсе университета. Увидев обложку, похожую на исцарапанную черную клеенку, я удивилась:
– Ты настолько ненавидела лекции или лектора, что купила такое для демонстрации своих чувств?
– Обычная тетрадь – девяносто шесть листов в клетку. Самая дорогая, кстати. Еще темно-коричневые такие были, – сказала мама. – Чаще пользовались более дешевыми – сорок восемь листов и картонная обложка. А разноцветье и разнообразие писчебумажных товаров накрыло нас в твоем школьном детстве.
– Нельзя писать в таких уродинах. Ни во что светлое не поверишь, если откроешь. Можно я возьму ее себе?
– Конечно. Мне-то уж точно не пригодится. Рука не поднимается выбросить чистую бумагу, вот и пролежала столько лет в ящике. Но ведь заинтересовала тебя, правда?
Мама явно радовалась, что пристроила свою тетрадку. Нет, иногда она не тянула на взрослую. Если бы не пыталась ею быть и не упорствовала в своей непогрешимости, наши отношения сложились бы иначе. Я давно сообразила, что девчонкой она была отличной. Почему из нее получилась такая черствая женщина?
Вечером я ушла в свою комнату делать уроки. Это было время, когда мы с мамой отдыхали друг от друга. Поэтому я не спешила заканчивать: читала книжки, быстро расправившись с учебниками. А она – о, чудо! – не раздражалась из-за моей медлительности. Наоборот, чем дольше продолжалось сидение за закрытой дверью, тем лучше становилось мамино настроение.
Теперь я собиралась не только читать для себя, но и писать. Мрачная старуха в черном, которая когда-то была юной советской тетрадкой, вызывала уважение и робость. Она очень долго хранила чистоту своих листов – давно капитализм на дворе, рынок, конкуренция, и дочь купившей ее студентки выросла и обучена грамоте. Мне предстояло торжественно начертать на первой странице какую-нибудь букву. Исписать эту самую страницу и все остальные. Я поежилась и аккуратно вывела на не слишком белой и гладкой бумаге: «Здравствуй, дневник! Рада с тобой познакомиться. Меня зовут Арина Савельева, мне двенадцать лет. Учусь в школе, почти отличница. Почти – из-за математики. Постараюсь не заполнять тебя глупостями. Но вообще-то я не знаю, с какой стати оправдываюсь. Если бы я не попросила, ты так и остался бы лежать в ящике, и мама тебя выбросила бы рано или поздно».
Казалось, дневник поставлен на место раз и навсегда – он просто вместилище моих гениальных рассуждений. Но почему-то со всеми последующими я тоже здоровалась и вежливо представлялась каждому. И вот передо мной неописуемо стильная и яркая красавица с белоснежными глянцевыми листами. Тетрадь, о которой даже я, ценительница хорошей бумаги, могла бы сказать: «Перебор. Она самодостаточна без записей. Ее жалко пачкать чернилами». Специально выбрала такую, чтобы не попасть в обычную дневниковую колею. Правда, я не собиралась этого делать. Я продержалась до конца второй записи. Но не могу больше. Здравствуй, дневник! Меня зовут Арина Савельева. Мне тридцать два года. Отвечаю за связи с общественностью маленькой, но богатой частной фирмы.
Вернее, она – отделение большой международной фирмы, но люди так тщательно скрывали родство этих организаций, что, по-моему, сами уже слегка запутались, что там чье. Солидное название моей должности означает, что я единственный референт трех начальников. Вернее, двух, третий там на подхвате – занимается внутренними делами, не выступает на семинарах и не дает интервью.