Козерог. Ирина Липина

      Твоя тёмная цель, этот рост в глубину колдовства, и привели тебя к печальной судьбе, сравнимой, по видимости, с судьбой цыганки в Богемии, которой отрезали правœ ухо. ЛЮБОВЬ, сей туман и насморк ангела, одурачивал нас от Козерога мимо Водолея и до Рыб, от Овна мимо Тельца до Близнецов, от Солнца мимо Льва, Девы, Весов до Стрельца, пропуская Скорпиона, пропуская Рака, возвращаясь к точке исходности, опять в Козерог, где я верю в тебя и уповаю и не знаю, что с тобой делать, залить тебя чёрным битумом, любимая? вытащить копьё и метнуть его на запад? или синими слезами залить священную субботу мрака? или жить обычной жизнью трудолюбивого старика с больным желчным пузырём? терпеливо стоять у токарного станка в фиолетовом комбинезоне, как на коленях перед Богом, липким пальцем освобождая от деревянной стружки уголки свинцовых глаз? в ночную смену, меж одиннадцатью и часом ночи, встречая новый день со стамеской в руках, выдалбливая на рукояте советского серпа еврейские «бэт» и «эйн» в назидание обществу Bund? верить в грядущую кастрацию Сатурна и новœ возрождение с новым пролетариатом? усталыми мышцами поигрывать перед соседкой, твœй будущей матерью, с желчью в лести и холестерином в крови? Да, моя страдалица с копьём и точёными коленями, я твой старый отец, а ты – сама себе мать… ты не должна быть безродной скотиной, знай свои корни, тем паче твои благородны. И да, я сам себе отец, а копьё в тебе – мой детородный орган. Юные боги, брат и сестра, мы будем опошлены́ поп-музыкой грядущего времени! Не бойся! Скоро ты узнæшь собственнœ имя и тебе станут безразличны карты Таро, как и мне апостолы семидесяти двух! Но вот, вспомни его, вот и оно, но он тот из двенадцати, Зеведеев Иаков, бежит ко мне мстить, рубить меня саблей, ибо я съел его брата по вере. О, Сатурн! Грозный Сатурн! Меркурий-Венера-Сатурн! Спаси, о, нас, её, Землю, и Воздух, меня, и спрячь где-нибудь до лучших времён!

      Он услышал нас, любимая! Сам паж мечей вышел из глуби горного моря на хвостатом козле и спрятал нас в наилучшем месте, в котором можно спрятать молодых мужчину и женщину – внутри контрабаса. Даже Доменико Драгонетти не поймёт, что мы там. Как вспышка из прошлого, настигæт тебя вся наша общая жизнь, и в этот раз, любимая, ты смотришь на всё по-другому, ты знæшь, что наш общий ребёнок не будет целиком тобой или мной, он буде и тобой, и мной, и другим человеком, и другим пациентом. Battere i denti1, боль пациента, сжатие плаценты, концентрация студента, кристаллизация абсента своими разными и несвязанными друг с другом природами выражали одну и ту же причину, по которой они меня ненавидят, все они, что живы, и хоть взаимосвязь между рифмованным перечнем не увидеть сквозь оптические приборы, однакож она там есть и живыми существами ощущается – и потерянный в Альпах ребенок, и больная раком старушка, и молодая роженица, и бакалавр, и бармен, ощущали присутствие Антихриста, когда я проходил мимо них, и они были правы, ибо я действительно против Христа! На дворе стояли тевет и седьмой гамелион. Козерог смотрел влево. 23 декабря – 20 января.

      Моё имя – Сатурн. Я – свергнутый Зевсом царь золотого века. Моё платье из металла украшают ущербные звёзды Козерога. Что для людей есть ледяные государства свирепых хищников, то для меня есть скучнейший уклад жизни, где погружение козлëнка в кипящее молоко прощает беззаконие Иуде и даже не отбирает у него его мешочек с тридцатью сребрениками, а сохраняет у него для дальнейших времён, скажем, для персиянки Шторм, ô, пусть Богородица защитит Шторм сковородой от наркоманов-буддистов Элисты, живущих в своих трипах на дайвинг станции «Augenblick» – блик твоих глаз, моя Geliebte, и меня посещал, когда я жаловал гашиш, но речь не о том, ведь в мире царя позолоты Сатурна менструации собак в месяц свадеб воспринимаются как хлеб, сшедший с небес, как традиция скованного холодом двуформного Козерога, что одной своей формой, покрытой шерстью, подчиняет стихию Огня и прощает вину антихристовым прихвостням, но формой другой, облачённой чешуёй, несёт суровую морскую погибель святейшему из старцев-апостолов по имени Тертий, пятьдесят пятому по счёту из семидесяти, в чьей плеши благородно блестели купола первых храмов Рима и в чьей раздвоенной бороде седой конец напоминал о его проповедях в греческой Иконии, а конец кучерявый о пока нерождённом Джалаладдине Руми с жемчужинами Персии в турецкой Конье при свете Сатурна в ночи.

      После рабочего, как и было обещано, явилась бухгалтерша, которой и достался ночной Сатурн. Дабы явиться в наш храм, ей пришлось с радостью принять свою жизнь, с мужеством включиться в происходящее, перестать отмечать праздники зажжённых светильников и делать вид, что ей знакомы мировая история и меланхолия. Она принесла воину две булавы, учёному мешочек Иуды с тридцатью сребрениками, художнику Славу, царю Свет-Огонь, рабочему матовœ решение его шахматных проблем, и села у скатерти,