Ученица Калиостро. Далия Трускиновская
язвительна и забавна. Субретка Маврушка показала бы свое корыстолюбие во всей красе. И под каким именем она блистала бы в сей новоявленной «Почте духов»? Плутана? Ветрана?
Небо за окном вроде бы не предупреждало о скором дожде. Сказав Сергееву, что хочет снова посетить отставного бригадира Дивова, Маликульмульк покинул канцелярию.
Он шел по неширокой улице к Ратушной площади – там было более всего надежды взять извозчика. Вокруг творилась немецкая жизнь с маленькими немецкими радостями – из одного приоткрытого окна пахнуло корицей, из другого кофеем, из третьего, кажется, кардамоном. Где-то негромко и слаженно пели песенку о форели в ручье. Город жил вне времени, по тем старинным законам, которые даже не всегда были записаны на бумаге, но под строгим надзором магистрата соблюдались неукоснительно. Самая настоящая немецкая провинция – не торговый город Российской империи, а заштатный немецкий городок, в который новые веяния или вовсе не долетают, или, долетев, вызывают ужас и неприятие.
Скажи этим господам «Штурм унд дранг!» – так даже не поймут, что это за «буря и натиск». Им сие не надобно, на новейших литературных течениях талеров не заработаешь. В Геттингене, в Страсбурге, в Швабии – всюду собрались вместе пылкие и талантливые юноши, восстали против заплесневевших правил. В Риге наоборот, делают все, чтобы литературы не было, и лишь ставят в театре Фитингофа нашумевшие в Европе пьесы – нельзя же совсем без изящных искусств. Но «Бурю и натиск» Клингера, с которой началось все новое в немецкой литературе, не поставили. «Искать забвение в буре» – это не для почтенных бюргеров.
Извозчик нашелся, и дрожки покатили по Известковой к городским воротам. Когда пересекали эспланаду, Маликульмульк сделал несколько глубоких вздохов – тут был совсем другой воздух, хотя городской ров отнюдь не благоухал. Огромное открытое пространство перед бастионами, Песочным и Блинным, успевшее порасти кустами, кое-где засаженное молодыми деревьями, было любимым местом для больших гуляний и ярмарок. Сейчас пахло осенью – слетевшей наземь листвой, устилавшей эспланаду от рва до едва наметившейся новой улицы, дома на которой стояли пока лишь с одной стороны. Их окна слабо светились, и эта цепочка блеклых желтоватых пятнышек казалась подвешенной в небе.
Вся Рига садилась ужинать. Один только начальник генерал-губернаторской канцелярии тащился на Романовну (ее немецкого названия он еще не знал). И когда удастся сесть за стол – неведомо.
По дороге он думал, как бы выманить из морозовского дома субретку Маврушку. Не являться же за ней во всем блеске своего чина. Решил – как полагается персонажу в комедии – найдет способ, когда пробьет час выходить на сцену. Самое забавное, что так оно и получилось.
Он увидел Маврушку, выходящую из калитки с корзинкой на сгибе локтя. Она сама куталась в большую серую шаль и корзинку также кутала.
Извозчик по его приказу нагнал горничную.
– Тебя подвезти, голубушка? – спросил