Ученик. Книга десятая. Граф. Андрей Первухин
новые законы. Ломоносовым и Кулибиным не страшны даже и путы рабства или крепостничества, или законничества, или иная трудность: их романтический дух воспаряет над обыденностью и творит… для других. Они не могут и не хотят удерживать свои идеи и знания, подобно тому как корова с наполненным выменем не может не дать молоко. Способные давать щедро расплёскивают себя, а другие народы подхватывают, живут их идеями, претворяют их в жизнь.
Да, русские открывают, другие – применяют, внедряют. Русские – даятели, раздаватели. Но разве мы не пользуемся? Да пользуемся, но не так, как другие. Для многих народов пользование – это владение, обладание на уровне мыслей, чувств и воли. Русские не зацикливаются на предметах (людях) своего пользования. Простого удовлетворения у них от этого нет. Их влекут новые приобретения, свершения, идеи, дороги, мечты. А если творить новое у них не получается, тогда они начинают пьянствовать или играть в азартные игры, или экстремально жить (например, в рискованном спорте или в бандитизме, в искусстве – стиль жизни певцов-бардов). Но и в этом нет удовлетворения. Они лишь продолжают жизнь по кругу, где быстрая езда или быстрые дела – как своего рода опиум, помогающий жить на поверхности.
В связи с этим пониманием неудивительно распространение именно среди русских алкоголизма и наркомании, проституции и бандитизма. Это роднит их с африканцами, где если нация не занята достижением определённых и реальных целей, то большинство населения становится на эту тропу. Вот она – спонтанная бесшабашность, непредсказуемость.
В русских заложен механизм даятеля. Даже побеждая, отдают свои трофеи другим, завоёвывают, чтобы делиться. Поэтому только те на Руси, а потом в Российской империи, СССР, России люди, которые выполняли эту данную им Творцом истории миссию отдавать (и притом щедро), были счастливы. Не в понятиях иностранцев, не в глазах не понявших эту истину, но в своём внутреннем мире они были счастливы. Потому как романтики они и живут своими установками в своём мире и выныривают из него во внешнее, только когда оно вмешивается в их внутреннее, суверенное, глубокое. Это нечто глубинное в русских часто кажется другим народам глупостью, юродством или чем-то незначительным. Но зато это нечто потаённое, глубокое приносит позитивный результат в экстремальных ситуациях (в экологических бедствиях, в войнах).
Но нельзя пренебрегать ничем пустячным, что исходит от русских. Ведь романтизм их – такого рода, что в нём сокрыто всё, как в рукаве фокусника. Поэтому когда меньше всего ожидают, вдруг из чего-то мелкого, неважного происходит что-то великое или раскрывается что-то особенное, некая широта души, нечто неведомое ранее…
Но как же романтизм-щедрость стыкуется с бандитизмом, с чёрствостью современных олигархов, от которых милосердия не дождёшься, как летом – снега? Ведь романтизм всегда ассоциируется с чем-то мягким, нежным, милостивым. Уверена, если русский не отвечает на внутреннюю потребность своей души быть даятелем, то он неизменно