Инсу-Пу: остров потерянных детей. Мира Лобе
огда я в благодарность хотела пригласить ее в кондитерскую, она попросила у меня вместо этого луковицу гиацинта.
Вальтер и Лизель, Ганс и Эллен после чтения собрались у меня выпить малинового сока с фруктовыми вафлями и принялись обсуждать мою книжку. У меня так же колотилось сердце, как у вас в школе, когда учитель раздает вам тетрадки с сочинением. Лизель вынесла свой приговор первая:
– Ну, ничего так, мило! Иногда даже интересно!
Ганс подошел к делу обстоятельнее.
– И все это было на самом деле? – спросил он. – Разве есть такой остров? И такие дети? Или ты все это выдумала?
И я смутилась.
Потом Вальтер… А Вальтер, чтоб вы знали, станет профессором; он занудный и такой ученый, что я перед ним преклоняюсь. (Однажды он исправил мне ошибку в слове «зооотель». Я-то не решилась написать три одинаковых буквы подряд, а он смог.) Вот с Вальтером были трудности.
– Книжка миленькая, – пренебрежительно сказал он, – но где же находится страна Террания? А Урбия? В моем большом атласе я их не нашел. А город с названием «Цетеро» – я пролистал справочник, нет такого города. А этот якобы остров в океане – судя по растительности, это южный остров. Но на южных островах не может быть пушных животных типа зайцев, кроликов или овец… И мой учитель физики сказал, что так не бывает, чтобы самолет упал, сгорел, а его радиопередатчик остался в порядке.
Я была сокрушена.
Вальтер отпил из стакана малиновой воды, откашлялся, как профессор, каким он однажды станет, и хотел было продолжить:
– А еще не бывает, чтобы…
Но Эллен меня спасла.
– Знаешь что, – перебила она его, – у тебя тоже не сходится одно с другим!
Вальтер обиделся. Такого еще никто не смел ему сказать. От волнения он даже забыл дожевать вафлю, и она торчала у него изо рта как маленький трамплин.
– Не в голове, – успокоила его Эллен. – В голове у тебя все блестяще. Даже слишком. А нелады с твоей фантазией.
– Не понимаю, что ты имеешь в виду, – чопорно сказал Вальтер.
– Она имеет в виду, – вмешалась Лизель, – что в детстве ты не привязывал веревку к деревяшке и не воображал, что это твой пудель.
– Да зачем мне пудель? – сказал Вальтер.
– Вот видишь, – продолжала Эллен. – И зачем тебе книжка, если на карте не обозначено, где происходит дело. Мне, например, все равно, находится ли город Цетеро на Земле или на Луне. И почему страна не может называться «Террания»? И почему не быть где-нибудь на Земле маленькому острову, где есть и пальмы, и пушные звери, и змеи, и козы? И твой учитель физики делает такую же ошибку. Он прикидывает: в тысяче упавших самолетов сгорела тысяча радиопередатчиков. А что было с тысяча первым? – Вальтер ворчал, не соглашаясь. – И не важно, – продолжала Эллен, – была ли такая история на самом деле. Важно, что она могла быть… что она… ведь не обязательно… – она вдруг запуталась и умолкла.
Лизель кивнула. Ганс, кажется, тоже понял. Вальтер, наконец, прожевал вафлю, он уже не выглядел смешным, и задумался.
– Ты подаришь мне книгу, когда ее напечатают? – спросил он наконец.
И я обещала подарить.
Пишется письмо
– Пронесло. Опять нам повезло, – говорят матери, когда сирены подают сигнал, что самолеты улетели и опасность миновала. И тогда они собирают детей, снова ведут их наверх, в квартиры, и укладывают в кровати. – А теперь быстро спать, уже скоро утро!
Легко сказать «быстро спать»! Половину ночи дети просидели в бомбоубежище. На коленях матерей, на жестких скамьях, даже на земляном полу. В свитерах и пальто промерзаешь, поверх пижам, в домашних тапках. Но в подвале холодно, все равно весь и когда к утру поднимаешься в квартиру, прижимаешь ладони к чашке с горячим чаем и чувствуешь, как приятно вливается внутрь горячий глоток. А потом лежишь в постели, укрывшись, с грелками под каждым боком, чтобы поспать хоть три часа до начала уроков, и ворочаешься во сне, сбивая в кучу одеяло и подушку, потому что тебе снится война и бомбежка. Иногда даже кричишь, и мать тебя будит, чтобы успокоить. А едва разоспишься, как уже звенит будильник: семь часов, пора вставать, не то опоздаешь в школу.
Неудивительно, что дети бледные и нервные, они уже не носятся как раньше, сломя голову, а тихо бродят, как больные. Взрослые, конечно, беспокоятся. Тысячи детей уже отослали из города, по деревенским домам и фермам, там у них будет не только ночной покой, но и молоко, и яйца, еще и мед, и масло, а если они захотят, то могут ночевать на сеновале, и телята будут лизать им руки. Но не все дети смогли уехать в деревню; большинству пришлось остаться в городе.
Однажды ночью госпожа Морин с двумя своими мальчиками – Штефаном и Томасом – четвертый час сидела в бомбоубежище, и у них уже все болело от сидения на жестком, тогда она сказала госпоже Банток напротив:
– Мы-то, взрослые, знаем, что это когда-нибудь кончится. Но детям это понять куда труднее. Прямо горе смотреть, как они мучаются! Мой старший похудел уже на два кило. У меня сердце разрывается!
– Этого