Спартанец. Валерио Массимо Манфреди
езапно нарушил шорох листвы ближайшей дубравы. Долгое глубокое дыхание ветра.
Ночь опустилась на непобедимую Спарту, и лишь на Акрополе горело пламя, отбрасывая красноватые блики на затянутое черными тучами небо. Аристархос вздрогнул и подошел к окну. Открыв створку, он окинул взглядом сумеречные спящие окрестности.
Он подумал, что настало время исполнить то, что должен, раз боги сокрыли луну и погрузили мир во тьму, раз тучи на небе набухли от слез.
Он снял со стены плащ, набросил его на плечи и склонился над малышом. Подняв его, он бережно прижал сына к груди и легкой поступью пошел прочь. И тут вдруг спящая кормилица пошевелилась на постели.
Аристархос остановился и на мгновение замер. В глубине души он надеялся, что нечто позволит ему отложить это ужасное действо. Затем он снова услышал тяжелое дыхание кормилицы, собрался с духом, вышел из комнаты и миновал атриум, едва озаренный мерцающим светом глиняного светильника. Во дворе на него пахнуло холодным ветром, чуть было не загасившим и без того тусклое пламя.
Повернувшись, чтобы затворить тяжелую дубовую дверь, он увидел свою жену Исмену. Бледная, она стояла перед ним, словно ночное божество, широко раскрыв блестящие темные глаза. Смертная мука отражалась на ее лице. Она зажимала рот, как зияющую рану, пытаясь удержать вопль нечеловеческой боли.
Аристархос почувствовал, как кровь стынет в его жилах. Ноги его, крепкие как столпы, подкосились, словно тростинки.
– Не для себя… – проговорил он дрожащим голосом. – Не для себя произвели мы его на свет… Это должно свершиться сегодня ночью, или я уже никогда не найду в себе сил…
Исмена протянула руку к маленькому свертку, пытаясь встретиться взглядом с мужем… Малыш проснулся и заплакал. Аристархос бросился наружу и унесся в поле. Исмена еще некоторое время стояла на пороге, глядя вслед убегавшему Аристархосу и слушая удалявшийся плач сына. Крошку Клейдемоса боги поразили еще в ее утробе: он родился калекой, приговоренным к смерти по неумолимому закону Спарты.
Исмена закрыла за собой дверь и медленно направилась к середине атриума. Она останавливалась и смотрела на изображения богов, которым приносила щедрые дары все то время, пока ждала ребенка. Она усердно молилась на протяжении долгих месяцев, дабы они вложили силу в его иссохшую ножку, но все тщетно.
Она села у очага посреди большой голой комнаты, расплела черные косы, распустила волосы на плечи и грудь. Затем собрала пепел у основания медного треножника и посыпала им голову. Статуи богов и героев Клеоменидов смотрели на нее в мерцающем свете пламени и улыбались неподвижными устами, вырезанными из кипарисового дерева. Исмена сыпала пепел на свои прекрасные волосы, царапала лицо до крови, а сердце ее сжималось ледяной хваткой.
Тем временем Аристархос с прижатым к груди младенцем бежал по полям. Плащ, подбитый Бореем, клубился вокруг него.
Он поднимался в гору, продираясь сквозь лесные заросли и кустарники. От вспышек молний на земле оживали очертания пугающих фигур. В этот горький миг боги Спарты оставили Аристархоса: ему предстояло продолжать путь в одиночку среди темных призраков ночи и зловещих обитателей леса, которые подстерегают путников и вызывают кошмары из самого чрева земли.
Преодолев заросли кустарника, он обнаружил тропинку и, запыхавшись, остановился перевести дух. Малыш больше не плакал, охрипнув от долгих рыданий. Аристархос чувствовал подергивания маленького тельца, так ворошится в завязанном мешке щенок, которого собираются бросить в реку.
Воин взглянул на небо, покрытое всклокоченными грозными тучами… Он прошептал слова древней молитвы и ступил на крутую тропу. Первые капли дождя глухо застучали по пыльной земле. Миновав поляну, он вновь попал в густой кустарник. Ветви и сучья царапали ему лицо, поскольку он не мог заслониться руками. Дождь хлынул мощным потоком, сочась сквозь ветви; тропинка сделалась вязкой и скользкой. Время от времени Аристархос падал на колени и на локти, пачкался в грязи и пожухлых листьях, царапался об острые камни, торчавшие из земли, а тропинка все больше сужалась и забирала вверх. Собрав последние силы, он достиг первого из лесистых нагорий и вошел в дубовую рощу, которая высилась посреди площадки, заросшей густыми и низкорослыми кустами кизила, ракитника и дрока.
Дождь перешел в ливень. С прилипшими ко лбу волосами, промокший до нитки, Аристархос медленно шел по мягкому, душистому мху. Перед вековым дубом с большим полым стволом он остановился, опустился на колени между корнями дерева и положил свою ношу в дупло. Мгновение он смотрел, как сын судорожно размахивает ручонками. Аристархос прикусил нижнюю губу до крови и почувствовал, как струйки воды стекают по спине. Во рту у него пересохло, шершавый язык прилип к нёбу. Было исполнено то, что до́лжно, впредь судьбу его сына будут вершить боги. Пора возвращаться, пора навеки заглушить голос крови и крик сердца. Медленно, с неимоверным трудом, словно все страдания мира сдавливали ему грудь, он встал и направился туда, откуда пришел.
Гроза, казалось, утихла, пока Аристархос спускался со склонов Тайгета. Из недр горы поднимался легкий туман, клубясь среди вековых деревьев,