Признанию взамен. Елена Поддубская
поставили сразу: «Готовьтесь, вашей маме осталось жить максимум три-четыре месяца». С этой новостью и пришёл Тимофей к Тамаре. Другой родни, кроме неё и шестнадцатилетнего племянника Димы в Купавне не было.
Тамара Николаевна, овдовевшая в тридцать пять, сразу поняла, как быть. Прежде всего она перевезла всю семью в посёлок и наняла сиделку. Шёл июль 1994 года, и, кроме подготовки внука к школе, на женщину обрушились кухня, хозяйство, сад, разбитые грядки с зеленью. Дача, мало приспособленная под постоянное жильё, требовала не просто уборки, а большого ремонта. Но в тот момент было не до него. Крутились, как могли. Дима следил за поливом и прополкой. Тимофей, при машине, был хорошим подспорьем для закупок провизии и поездок в банки для закрытия счетов, в похоронные службы, где мать заказала памятник сразу для себя и Виктора, к нотариусу − оформить завещание на квартиру и дачу. Зная, что Сергей не сможет вернуться ни для похорон, ни для вступления в наследство, Ада всё оставляла младшему сыну.
− Поделишься потом с Серёжей, − попросила она. Тимофей обещал исполнить волю матери. Успокоенная этой мыслью, Ада умерла в начале октября того же 1994 года.
Поминки отвели тоже на даче и при активном участии Новиковых. Валентина, помогая Тамаре и до этого: где лекарствами, где продуктами с работы, взялась составлять меню. Борис Михайлович договорился со столовой для железнодорожников. Александр дал деньги на столы. Людмила заказала обед. В посёлке, на те времена ещё не таком разросшемся, все друг друга знали давно и не только по фамилиям. Скоропостижную смерть Белецких обсуждали на все лады, недоумевая, что травница и некурящий умерли от рака. Тимофей эти разговоры переносил плохо. На сорок дней напился от тоски так, что хотел утопиться в водохранилище, на берегу которого стоял посёлок. Как оказался на диване в соседской прихожей, не помнил. Оказалось − привела семилетняя Вероника. Девочка росла, хотя и своенравной, очень доброй и сердечной. Таскала в дом то подраненных скворцов, то бродячих кошек, то сбитых ёжиков. Тимофея тоже подобрала на берегу озера: он пьяный упал в воду. «Намереннонечаянно», − как объяснил уже утром, принимая от девчушки чай. Ночь парень провёл на веранде Новиковых. Сильно смущённый, он кутался в одеяло. Вещи его за ночь не высохли, надеть было нечего. Сидел и дрожал, от стыда больше, чем холода.
− Я бабку твою, Ника, вообще боюсь, − признался он.
− Мы её сами боимся, − прошептала девочка, сморщив нос, но тут же добавила, − но вообще-то она не страшная. Только громкая.
− Я не люблю громких. Моя мама всегда говорила тихо и ласково, − вспомнил он и не удержался, заплакал.
Вероника тоже зашмыгала носом:
− Ты не плачь. Когда у меня ёжик умер, то там, где я его закопала, выросли лютики, а у галки трын-трава. Если твоя мама была добрая, значит будут гладиолусы.
− Во-первых, мою маму не закопали, а похоронили, а, во-вторых, почему это гладиолусы? − удивился Тимофей сквозь слёзы, а потом каждый раз