Вечный путник. Катерина Анцупова

      – Когда человек умирает, что становится с его мыслями, впечатлениями, всем тем, чем он жил? – спрашивал Марат. – Не может же быть, чтобы они исчезли без следа.

      Редкие мартовские снежинки медленно, нехотя, как будто кто-то свыше заставил их, падали на промерзшую землю. Желтый свет от фонарей шел рядом с нами, и от этого казалось, что на улице стало теплее, несмотря на ветер, толкавшийся в спины.

      И правда – куда деваются все эти невидимые глазу миры?

      Знаю, Марат вовсе не ждал никакого ответа, как не ждал, наверное, что я пойму его вопрос. Но когда мимо нас прогромыхал и исчез за поворотом трамвай, мне показалось, что я знаю ответ. Знала еще давно, только не думала об этом.

      Ну конечно, думала я тогда, эти внутренние миры никуда не исчезают, они остаются здесь, наполняя наш, внешний мир. Иначе как объяснить то странное чувство, которое появляется в определенных местах – будь то проулок или станция вокзала, – чувство, что этот проулок или эта станция знакомы тебе всю жизнь, хотя ты видишь их впервые. И что еще удивительнее – ты как будто знаешь, что в этом проулке произошло что-то очень важное для тебя, а на станции когда-то очень давно виднелась знакомая тебе фигура. И когда ты наконец понимаешь, что́ на несколько мгновений открылось тебе, появляется легкая грусть, и не совсем понятно, отчего на душе становится так тоскливо, – то ли оттого, что все эти мысли и образы давно в прошлом, то ли оттого, что они не были твоими.

      Я ничего не стала говорить Марату, и какое-то время мы шли молча, думая об одном и том же.

      Наверное, кому-то может показаться странным, что двух молодых людей так интересует тема смерти, ведь, кажется, человек начинает думать о смерти только тогда, когда она уже дышит ему в спину. Но что поделать?

      Нас с Маратом познакомила смерть.

      За день до этой прогулки я оказалась в зале, полном родных, знакомых и незнакомцев, которые оплакивали моего старшего брата. Среди них был и Марат.

      До этого дня я знала о Марате только из рассказов брата – как-никак они были лучшими друзьями, – но ни разу его не видела, и поэтому мне было интересно узнать, какой он.

      Когда Марат пришел, кто-то из сидевших рядом сказал, что выражением лица он похож на Пьеро. И действительно, казалось, что грустнее него нет никого из собравшихся: лицо было очень бледно, в карих глазах поселилась мягкая, но невыносимая грусть, а темные брови поднимались выше переносицы, когда к нему обращались с каким-нибудь вопросом.

      Отвечал Марат невпопад, чаще всего кивал, приговаривая: «Да… да, да… ага», – затем просил подождать минутку, но проходили одна, две, три минуты, а он продолжал молча сидеть, глядя в пустоту и медленно покачиваясь. Вывести его из этого пограничного состояния между забытьем и реальностью можно было, только тряхнув легонько за плечо или взяв за руку. Тогда Марат на несколько минут приходил в себя, но затем снова проваливался в пустоту. Так повторялось до самой поздней ночи, когда наконец настало время расходиться по домам.

      Многие из присутствовавших, увидев скорбь Марата, на время забывали о своем горе и начинали ему сочувствовать. Даже мне моя боль иногда казалась мелкой и недостойной, стоило только взглянуть на отрешенное маратово лицо. В душу закрадывалось ощущение, будто я только притворяюсь и что мне на самом деле не очень-то и плохо. К счастью, Марат вышел из этого тягостного оцепенения на следующий день. Боль еще не утихла – она и не могла утихнуть за столь короткий срок, – но способность осознавать происходящее все-таки вернулась.