В петле Мёбиуса. Юрий Боганов
лом ли ты разуме – такого крюка давать? – всплеснул руками боярин.
– Гнева и сумлению на мине не держи, наипаче гиблое тут место, что зря люд православный гинет. Не добрая молва об Осташкове ходит.
– И что ж, теперь всем наговорам веру иметь?
– Живота свово не жалеешь, людёв своих пощади, боярин. Опричник Орнан здешним землям хозяин, в беззакониях грешен, лют, аки дьявол, погибель чинит всем, кои в час недобрый ему попадешися…
Молва про Осташково и впрямь ходила недобрая. Трое сопровождавших боярина всадника Трофиму не мешали, потому, как и сами слышали про те бесчинства, что творились на землях Орна: и про пляски бесовские и горящие стога, и про девку Аксинью, у коей Орнан из живой сердце вынул для своих дьявольских обрядов. Потому, думали они, безопасней конечно, будет свернуть, пущай лишних тридцать-сорок верст, да живыми, чем напрямик, но к праотцам.
– Докудова бог помилует, да свободит от бед, тако и быть. А нет – тризну справят. Полезай ужо, холоп! Пока тут разгляголяши, ужо проехали бы. Трогай, ну!
– Воля твоя, боярин, токмо едяши молись. Крепко молись, боярин!
Трофим в сердцах хлопнул дверью возка, вскочил на облучок и нахлобучив по самые уши свой гречник, хлестнул по бокам двойку молодых гнедых. Сопровождавшие переглянулись, неодобрительно покачали головами и вздохнув, продолжили путь за возницей, непрерывно оглядываясь по сторонам широкой лесной дороги. Трофим гнал что было мочи. «Авось, пронесет, – думал он. – Авось не прельстит Орна боярин. Скудна ведь добыча. Что ему с него? Казну с собой не везет, мехами не гружён. В сундучке – что? Грамоты, токмо, да печать. А грамоты чего стоят? Сущая ерунда! Нет, не добыча мы Орну! Пронесет! Непременно пронесет…»
Через полчаса пути Трофим заметно успокоился, перестал обтирать рукавом, то и дело выступающий на лбу пот, сбавил скорость и даже распоясал армяк. Свежий осенний ветерок залез к нему за пазуху, приятно щекоча вспотевшее от страха и напряжения тело. «Страху-то нагнал, мать честна! Неловко перед боярином получилось. Растреплет, чего доброго, что Трофим – трус и живи с такой подноготною. И чего я дурака свалял? – думал про себя Трофим, – мало ли что люди языками чешут. Вона как перед опричниками то дрожат. И того, что не было – придумают…»
Хорошо утоптанная дорога, убранная ковром первых желтых листьев, тем временем, немного сузилась, и попадись на пути встречная повозка или даже всадник, непременно пришлось бы останавливаться и разъезжаться почти вплотную. К тому же вела она в уклон, к оврагу. Деревья по левой стороне стали редеть, а потом и вовсе пропали, открыв глазам просторы прятавшегося за ними болота. Справа же, почти стеной нависал склон оврага, лес на нем становился всё непроглядней и всё неприятней. Ехавшие сзади сопровождающие втянув головы в плечи напряженно всматривались в лес. Вдруг Трофим натянул поводья, попридержал коней и остановил повозку.
– Почто встал, лиходей? – открывая дверь осведомился боярин. – Что там?
Впереди на повороте лежало поваленное дерево. Верховые, обогнав возок, оглядели ствол.
– Вчетвером управимся, – заключил один и спешился.
В тот же момент двоих, что еще оставались в сёдлах пронзили неизвестно откуда пущенные стрелы и они рухнули наземь. Мина Фёдорович тут же закрыл дверь повозки и притих внутри. В облучок, рядом с Трофимом тоже воткнулась стрела. Недолго думая, он прыгнул меж лошадьми на дышло возка, достал из сапога нож, перерезал упряжь, вскочил верхом и вцепившись лошади в гриву, поворотил ее вспять.
– Не обессудь, боярин. – крикнул он в возок и дал пятками под ребра лошади.
– Стой, каналья! – крикнул Трофиму вслед, прятавшийся под стволом дерева спешившийся охранник.
Но Трофим, прильнув к лошади всем телом, ничего не слыша вокруг, взывал к Богородице – заступнице, к Отче, сущему на небеси и еще многим святым с мольбами о пощаде. Обернувшись один единственный раз, когда был уже на самом пригорке, он увидел, как вскочивший в седло третий сопровождавший вскинул обе руки вверх и с двумя стрелами в спине упал недалеко от повозки. За поваленным деревом, провожая Трофима взглядами, веселились трое всадников. На голове среднего из них, облаченного в черную мантию, красовалась огромная собачья морда. Трофима обуял страх и он, не разбирая дороги понесся прочь от этого жуткого места, слыша сзади себя удаляющиеся завывания вперемешку со смехом нападавших.
Мина Фёдорович сидел в повозке с закрытыми глазами и неистово крестясь пытался вспомнить хоть какую-нибудь молитву, но на ум ничего не приходило. Завывания и смех на дороге прекратились, у возка послышались голоса и в неожиданно распахнувшуюся дверь влезла огромная собачья морда. Боярин вздрогнул и вжался в стенку, прижимая к груди шкатулку с грамотами на владение поместьем, пожалованное ему великим московским князем в обмен на земли, отошедшие опричнине.
– Дрожишь, боярин? – поинтересовалась собачья морда.
Мина кивнул головой и замычал что-то невразумительное, боясь что-либо ответить. Опять раздался дружный хохот нападавших и из-под собачьей головы показалось человеческое лицо со шрамом на левой щеке.
– Зачем