В начале прекрасного века. H. Tavasta
конечно, лукавила, но преданно защищала свою хозяйку от чужих нападок). Икке никогда не призналась бы, что любит ее как родную сестру, но Карин это знала и не требовала от нее никаких словесных выражений чувств – ей хватало того, что Икке приходила в хорошее настроение от ее дурацких шуточек, а что еще радовало сердце прислуги больше, как не смех ее покровительницы?
Карин ждала, пока Икке наслаждалась вкусным чаем с молоком в постели, и затем спросила о том, что сегодня произошло (ей давным-давно рассказали в самых ярких подробностях об избиении и о Сперсене, но Карин надеялась услышать версию случившегося глазами своей хозяйки). Икке, согретая обществом Карин и ее чудесным чаем, выложила все без обиняков, и миниатюрная блондинка, редко впадавшая в уныние, стала подбадривать ее, обрисовывая перспективы будущей жизни Икке: разумеется, Карин была глубоко опечалена гибелью Оскара Петерссона, и она не оставит его дом – в нем она чувствовала себя по-настоящему счастливой, – однако она, Карин, утешится, если Икке сумеет выбраться из этой трясины и найти себя в другом месте. Но госпожа всегда может вернуться к ней в любое время, добавила с улыбкой Карин.
Ее радужные мечты вконец расстроили Икке: она резко отвернулась от прислуги и натянула на себя одеяло, не желая, чтобы та видела ее слезы – почему-то скорый переезд сулил ей сплошные расставания и горести. Она раньше не осознавала, что так сильно привязалась к этой великодушной и чуткой девице, и теперь сомневалась, получится ли ей жить где-то там, где нет ее, мило улыбающейся и никогда не падавшей духом Карин.
Блондинка тихо вышла из комнаты, когда всхлипы прекратились, и она увидела, как одеяло начало ровно вздыматься и опускаться.
***
Глубокой ночью Икке резко вскочила, дрожа то ли от холода – поленья в камине уже догорели, – то ли от охватившего ее беспредельного первобытного страха.
Посидев немного, она поняла, почему не на шутку испугалась: ей приснился какой-то кошмар, содержание которого размылось в ее сознании после рваного пробуждения. Икке пыталась успокоиться, унять мучивший ее озноб, и уже думала позвать Карин, когда она случайно повернула голову к дальнему окну и впервые в жизни ощутила, как сердце действительно уходит – нет, не в пятки, а куда-то в бездну.
Снаружи за ней наблюдали два желтых глаза с тонкими кошачьими зрачками на волчьей голове.
Чудовище с телом в человеческий рост неподвижно стояло и смотрело прямо на Икке, ухмыляясь волчьим оскалом. С головы капала кровь – Икке решила, что это чья-то очередная глупая шутка – в деревне много дураков, которым нравилось издеваться над ней, – но как только она выдохнула, голова вдруг дернулась. На второй выдох голова повернулась. Икке прижала ладонями нос и рот, чтобы эта жуть прекратилась – и пока она не дышала, непонятная мерзость за окном не шевелилась. Но, поразмыслив, Икке быстро-быстро задышала, надеясь, что ОНО так же скоро скроется с ее глаз.
Действительно, тело с волчьей головой задвигалось, как если бы им управлял кукловод, оглядывалось и воспроизводило