Истории из моего детства. Григорий Артамонов
на яркую полоску света, которая сквозь щёлку между плотными шторами пересекала стул, стол, кресло и пропадала на противоположной от окна стене. Даже не пропадала, а делалась тонкой, тонкой, как нить и ещё ярче, чем на полу. Машинально переступил её. И тут замелькало, закрутило: лица, деревья, дома, водная гладь, всё как на экране старого чёрно-белого кино. Остановка. Прекратилась суета, мелькание отдельных образов. Остались «картинки», в памяти всплывало раннее детство, дошкольное. Неизвестно с какого времени у детей начинает «работать» память, но я вдруг начал вспоминать то, что было в четыре и даже в три года. Молодые родители, полная сил бабушка. Беззаботные вечные каникулы. Наивность, безмерное любопытство, неподдельный восторг всему и вся. Разные события напоминают о себе через многие десятилетия и на душе становиться теплее, незнакомыми чувствами наполняется всё тело. Иногда глаза «на мокром месте», а иногда улыбаюсь, вспоминая.
Жили мы на окраине большого города. Район назывался Коровники. Наименовали не зря. В давние времена основным занятием наших предков, на этом пригороде, было разведение крупного рогатого скота. Тогда и возникла в устье реки Которосли, на её правом берегу, Коровницкая слобода. Ушли в давность те времена, но нет-нет, да и попадутся на глаза старые развалины построек прошлых веков.
Наша улица начиналась с песчаного берега Волги и уходила далеко, «упираясь» в стальные горизонтали железной дороги. Совсем рядом, на центральной улице, стена к стене, располагались мукомольный завод и тюрьма. Мельницы завода целый рабочий день наполняли окрестности монотонным, тихо свистящим гулом, к которому с детства привыкали и уже не обращали внимание. К тюрьме иногда подъезжали спецмашины. Охрана с собаками перекрывала дорогу. Открывались мрачные, с облупившейся краской, ворота. Загорался прожектор в тёмной арке въезда, освещая вход в совершенно другой мир. Мир закона, строгости и искалеченных жизней.
На берегу около завода, пришвартованная толстыми, заржавевшими тро́сами к забитым в землю кусками рельсов, стояла старая, полузатопленная баржа, к которой прикреплён огромный транспортёр, соединяющий берег и склад зерна на заводе. К полузатопленному, стоящему на мели ржавому борту этой «старушки» швартовались современные баржи, доставлявшие в трюмах зерно россыпью или мешках. Когда шла разгрузка, то к монотонному гулу мельниц добавлялся грохот и визг роликов, по которым «летела» резиновая лента, наполненная зерном или мешками. Мы бегали под этим «металлическим монстром», расположенным высоко над дорогой, подставляли ладошки, наполняя их выпавшим через щёлки зерном, набивали карманы, дабы потом, сидя на берегу, жевать его, ощущая во рту вкус хлеба и почему-то парного молока. А наевшись, бросали друг в друга остаткам из карманов, бежали в речку и смывали с лица белёсый мучной налёт вокруг губ. Земля, рядом с этой конструкцией и часть берега, маленькими оазисами всегда зеленела от всходов проросших зёрен. Поднимаемая ветром «хлебная» пыль покрывала поверхность воды вдоль берега, делая её молочного цвета. Собирались стайки рыбёшек, выдавая своё присутствие множеством всплесков и кругов на водной глади, и чайки носились над водой, унося в клювах серебристые тельца речной добычи. Огромные стаи голубей и воробьёв с жадностью набрасывались на падавшие зёрна, набивая желудки «бесплатным обедом». Когда разгруженная баржа отходила от берега или заканчивалась рабочая смена завода, то наступала такая тишина, что звенело в ушах.
Перед выходными, с наступлением вечера, посиделки. Женщины собирались на скамейке возле нашего дома или ходили к соседним. Начинались долгие разговоры, прерываемые громким смехом, а иногда и небольшими перепалками. Интересно было обсудить за неделю накопленные новости, посплетничать. Мужики «кучковались» небольшими группами, разливали пиво из бидончиков, закусывали вяленой рыбой или попивали водочку, разложив скромную закуску прямо на брёвнах, которые были сложены в небольшие штабеля почти возле каждого двора. По Волге часто «перегоняли» огромные плоты из брёвен, часть которых «терялась» и мужики с баграми вылавливали их, складывали возле домов. Потом в выходной день по всей улице трещали бензопилы и слышались удары колунов. Шла заготовка дров. Зимы долгие, да и летом иногда топили большую печь. Уже вечером, мы, усталые от дневных «забот», стояли в жестяных корытах, и мама поливала нас тёплой водой из большой кружки, смывала остатки пыли и песка из волос, зелёные пятна от травы на коленях и с трудом оттирала мочалкой грязные ноги. Помытые проваливались в огромных пуховых подушках, которые в течение долгого летнего дня лежали для просушки под солнцем на улице, «впитывая» в себя дурманящий запах травы, листьев, свежести и солнечного тепла.
Все времена года в ту пору, кажется, были прекрасней и закономерней. Весна, с её ручьями в канавках вдоль дорог, медленно переходила цветущими садами в жаркое лето, которое пролетало, почему-то быстро и наступала осень. Пасмурные дни, прохладный дождик. В ноябре по утрам с крыш свисали маленькие сосульки, на лужах появлялся тонкий ледок и выпадал первый снег, который ни когда не оставался в зиму, таял под последними, уже не такими тёплыми, лучами солнца. Осень своей пожухлой травой и опавшими листьями «проглатывала» свет от редких фонарей, раскачивающихся при ветре на деревянных столбах. Приходила матушка-зима.