Тирания справедливости. Дмитрий Леонидович Охотин
и хозяина жизни, который, по мнению простого обывателя, виновен во всех их бедах. Каждый пытался пробиться в первые ряды, чтоб насладиться видом мучительной казни ненавистного человека. Руки и ноги страдальца выворачивали и ломали. Кто-то старательно бил по лицу несчастного, другой сворачивал голову, третий ногами калечил тело. Общими усилиями через две минуты бездыханное тело мешком свалилось на мостовую. Рядом уже лежала растерзанная толпой семья «патриция».
"Бежим! – крикнул какой-то горлопан. – Там еще один!"
Из подсвеченного синим фонарем окна дома в ста метрах от побоища уже доносились звуки насилия. Стихийная масса жаждущего крови народа хлынула по указанному направлению.
"Побежали! – крикнул отец своему сыну Фёдору. – Сейчас еще и поживимся чем-нибудь. Я научу тебя своему коронному приему – выдавливанию глаз… Конечно, если пролезу в первые ряды."
Федя замялся. Ему от души было противно смотреть на всю эту вакханалию. Смерть, пытки, изнасилования, грабеж и издевательства словно многотонными валунами наполняли его душу каждый год во время Инферналий— периода, когда простой трудящийся мог наказать власть имеющих, независимо от величины индигената, за все те беды и невзгоды, что каждый день испытывал уставший от тяжестей и лишений народ. Рабочие и служащие, примерно тянущие свою лямку за крохи денег и небольшого пайка еды, бессильно сжимали зубы в предвкушении того, как они "оторвутся" на угнетателях и поработителях, «выпустят пар», а возможно и поживятся за счет истерзанных «буржуинов».
В сумасшедшем экстазе жажды смерти и безумии абсолютного зла, словно зомби, они ринулись на новую цель.
Дальше события развивались в хаотическом сценарии: толпы людей дрались за пустяшные мелочи в доме, делили гардероб убитых, пытались вытащить предметы из дома. Более сильные просто вырывали их из рук, расталкивая локтями более слабых и спешили с добычей к выходу. Склоки за дележ имущества возникали тут и там. Выдирали даже монопластик стен и выворачивали автобликующие стекла окон. Все мало-мальски ценные предметы в 80% случаев портились после неоднократного дележа и схваток за их владение. Это напоминало какой-то скотский балаган и вызывало приступ тошноты у Фёдора.
Он предусмотрительно оставался на улице, пока отец в пьянящем экстазе крови и халявы пытался урвать что-либо из цепких лап толпы.
"Тюфяк!" – бросил он сыну, когда они возвращались домой. Проревела серена, и улицы города наводнились стражами порядка. Снова включились невидимые стены между разными округами жителей столицы. Одни индигенаты стали недоступны для других. Толпа, чувствовавшая себя до этого всесильной, вдруг превратилась в беспомощных и затравленных особей при виде вооруженных пикетов полиции, усиленных боевыми дронами и армейскими андроидами. Силы правопорядка спокойно пропускали утихомирившуюся толпу, разбредающуюся по своим жилищам. Проходя мимо очередного патруля отец Фёдора вжал голову в плечи так, что стал похожим на затравленного «терпилу», и Фёдор внутренне усмехнулся в пику сказанного отцом.
Дома мать готовила суп из пресной биомассы, которую строго по нормам дают рабочим кремнеполимерного комбината имени И. Пустова. Сестренка радостно и доверчиво прижалась сначала к отцу, затем и к Фёдору, изливая наивную, чистую нежность к двум родным людям. «Хорошо, что у детей пока осталась эта святая простота, чистая любовь и вера в добро. Оставайся такой же малой!» – подумал парень, устало садясь на стул возле обеденного стола.
– Как прошли Инферналии? – в предвкушении спросила мать Фёдора, худая, утомленная заботами и работой женщина, с темными кругами под глазами (следствие работы в цеху со свинцовыми рудами). – Надеюсь, мои добытчики порадуют нас в этот год?
– Вот у других дети как дети… – начал отец, грозно глядя на Фёдора. Он сделал паузу, чтобы утихомирить разрастающийся в нем гнев. Пожалуй, это было единственное достойное уважения свойство этого неотесанного, далекого и весьма низменного человека. Нет, Фёдор любил его как отца, но не терпел его личность. Это был самолюбивый, сластолюбивыйсибарит, с полной чашей самомнения. Коллеги считали его посредственным работником, скудоумным типом, всегда бравшимся за самые ответственные обязанности, но неизменно терпящим поражения в них. Его животная, похотливая сущность еще в детстве сломала психику Фёдору сценами приставания к матери и практически не скрываемому от глаз ребенка соитию родителей.
Мать терпела и не любила отца. Социальный искусственный интеллект назначил ей парой этого человека по максимально высоким шансам на жизнеспособное потомство. Слабой, не пользующейся популярностью, забитой родителями и неуверенной в себе женщине сложно было противостоять самоуверенной и напористой сущности отца. Но даже она понимала всю его ничтожность, просто за все эти годы смирилась со своей судьбой низкосортной хранительницы очага для еще более низкосортного супруга. Мать виновато прятала глаза перед детьми, из под полы клала в карман сыну и дочери приготовленные из остатков биомассы вкусности с добавлением сахара и патоки. Фёдор все понимал. И мать было ему очень жалко.
Вся его жизнь протекала словно какой-то тягучий, ужасный сон. Вставая рано утром от трезвонящего