Таинственный сад. Фрэнсис Элиза Ходжсон Бёрнетт
о мистере Крейвене, когда тот был еще ребенком, и поэтому знает, как с ним обращаться.
Все это звучало как история из книги, и бодрости Мэри не прибавило. Сотня комнат, почти все они заперты, дом на краю вересковой пустоши – что бы это ни значило… Звучит страшновато. А чего стоит горбун, закрывшийся у себя наверху! Плотно стиснув губы, Мэри смотрела в окно, за которым, вторя ее настроению, серыми косыми струями полил дождь, вскипая фонтанчиками капель и стекая по стеклу. Если бы красавица-жена была жива, она могла бы сделать жизнь в мрачном доме повеселее, заменив Мэри мать, она ездила бы на всякие балы в платьях, «тонущих в кружевах», как ее собственная мама. Но ее больше нет.
– Тебе нечего бояться встречи с ним, так как – десять к одному – ты его не увидишь, – сказала миссис Медлок. – И не жди, что кто-то будет с тобой разговаривать. Тебе укажут, в какие комнаты можно входить, а от каких надо держаться подальше. В саду места много, но слоняться по дому и проявлять любопытство – ни-ни. Мистер Крейвен этого не потерпит.
– Я не собираюсь проявлять любопытство, – угрюмо ответила маленькая Мэри. Жалость к мистеру Арчибальду Крейвену испарилась так же внезапно, как нахлынула, и она подумала, что такой противный человек заслуживает всего того дурного, что с ним случилось.
Отвернувшись к окну, она уставилась на серую пелену ливня и смотрела на нее так долго и неотрывно, что мгла в конце концов стала сгущаться, глаза Мэри закрылись и она уснула.
Глава III. Через вересковую пустошь
Проспала Мэри долго. К тому времени, когда она проснулась, миссис Медлок купила на какой-то станции корзинку со снедью – цыпленком, холодной говядиной, хлебом с маслом и горячим чаем, – и они пообедали. Ливень, казалось, хлестал сильнее прежнего, и все люди на перронах были в мокрых блестящих дождевиках. Кондуктор зажег в вагоне фонари, а миссис Медлок после еды повеселела. Она съела львиную долю купленного и вскоре сама заснула, а Мэри сидела, глядя на нее и на ее съехавшую набок шляпку, пока тоже вновь не задремала, прикорнув в уголке, убаюканная шумом дождя и стуком колес. Когда она проснулась, уже стемнело. Поезд стоял на станции, и миссис Медлок теребила ее.
– Хватит спать! – говорила она. – Пора просыпаться! Мы уже на станции Туэйт, и нам еще предстоит долгий путь.
Пока миссис Медлок собирала вещи, Мэри стояла, с трудом борясь с желанием снова закрыть глаза. Она не предложила экономке помощь, потому что в Индии багаж всегда собирали и носили слуги-туземцы, и ей казалось совершенно естественным, что одни люди обслуживают других.
Станция была маленькой, и, похоже, никто кроме них с поезда не сошел. Начальник станции обратился к миссис Медлок грубым, но добродушным голосом, странно растягивая слова, что, как впоследствии выяснила Мэри, делали почти все йоркширцы.
– А-а, гляжу ты уж вороти-илась, – сказал он. – И привезла с собой ту саму осталицу[3].
– Знамо, эт’ она и есть, – ответила миссис Медлок с таким же йоркширским акцентом, головой указывая на Мэри. –
Осталица, осталец – сирота.