Вчера была война. Игорь Глазунов
де. Там стоял памятный обелиск и возвышался длинный могильный холм, заросший травой. Где-то здесь похоронена моя бабушка. Я положил к подножию обелиска куклу в память о желании бабушки.
«Бабушка Таня! Вот и я! Ты ведь хотела девочку? Ты слышишь меня?»
Уже давно ушли в мир иной все мои близкие, которых жизнь раскидала по всему бывшему Союзу. Отец похоронен в Москве на Востряковском кладбище, бабушка – в городе Оргееве, мама с сестрой – в Виннице, отчим Николай – в Рыбнице.
Тогда я ещё многого не знал. Вся семья из Латвии переехала в Молдавию, когда я ещё учился в мореходке. Не знал почти ничего о семье отца. Не знал, что мою бабушку по линии отца звали Хана, а не Таня. Не знал, откуда они приехали в Лиепаю. Не знал адреса, по которому жила наша семья по приезде в Латвию. Не знал, что расстрел родителей моего отца, как и остальных шести тысяч евреев, зафиксирован палачами с немецкой педантичностью. Не знал, что уже долгие годы их имена нанесены на мемориальный памятник на Ливском кладбище.
И самое невероятное! Не знал, что ровно восемьдесят лет в Лиепае лежало моё свидетельство о рождении, в котором я записан как Игорь Быховский! Но с момента, как я себя помню и до сегодняшнего дня я – Игорь Глазунов! Вот они – гримасы войны и послевоенного времени. Я прожил всю свою жизнь своим среди чужих и чужим среди своих!
Все эти события произошли по счастливому стечению обстоятельств, и я бесконечно благодарен моей жене, коренной лиепайчанке Ларисе Глазуновой, которая позвала меня в этот город. Благодаря её бывшей учительнице Розалии Сухарь я ознакомился с книгой Андерса Пресса и
Юриса Дубровского «Jews in Latvia» («Евреи в Латвии 41– 45»), изданной в 2001 году в США. Книга о расстрелах евреев в Латвии, где указаны даты расстрела семьи Быховских и остальных шести тысяч евреев города Лиепая.
Огромное спасибо председателю еврейской общины города Анне Петровой и одной из основательниц и неутомимому поисковику еврейской общины Илане Ивановой. Благодарен Эдуарду Каплан и Розалии Сухарь, благодарен председателю фонда «Память народа» Сергею Петрову, благодарен работнику Лиепайского ЗАГСа Дагмаре Безлепкиной и работникам республиканского архива, оказавшим неоценимую помощь в поиске архивных документов, которые помогли восстановить всю неординарность событий, произошедших с моей семьей. Благодарен всем, кто помог мне материально в издании этой книги.
Судьба сложилась так, что с четырнадцати лет я жил в общежитиях и встречался с семьей редко. Я знал, что мои родители были военнослужащими и прибыли в Латвию в 1940 году в составе ограниченного контингента войск для прохождения дальнейшей службы. Знал, что мои дедушка и бабушка были расстреляны фашистами в 1941 году. Знал, что я родился в женской тюрьме в Лиепае и о том, что происходило в этом городе в первые часы и дни войны. Но о том, что пришлось пережить моим родным в оккупации, я не знал не почти ничего.
И лишь в двухтысячных годах мама всё рассказала и ответила на все мои вопросы. Её рассказы записал на видео мой племянник Владислав.
После войны об оккупации старались говорить меньше. Негласный закон и людская молва приравнивали оккупацию к плену, а то и ещё хуже – к измене: не захотел, не смог отдать свою жизнь, защищая свою Родину – струсил! По понятным причинам статус «находился на оккупированной территории» тянул за собой «целый хвост» житейских и социальных проблем, о которых нигде и никогда вслух не говорили.
Поражение в правах находившихся в плену и на оккупированных территориях после войны было повсеместным явлением. Это было негласной директивой КГБ1, выполняемой его филиалами и первыми отделами, которые осуществляли контроль за всеми сферами деятельности во всех учреждениях и предприятиях СССР.
В отдельные сферы народного хозяйства «рекомендовалось» не брать на работу «оккупированных», в ещё большей части – запрещалось! Оказавшихся в тылу врага мужчин призывного возраста НКВД2 выявлял и отправлял в Сибирь в фильтрационные лагеря. Мало кого из оказавшихся там «особым совещанием» признавали невиновными. Как правило, никакого документального подтверждения причин, приведших к плену или в тыл врага, на то время не было. Суд военного времени – «особое совещание» – имел прямые указания действовать по принципу – виновен!
Такова судьба моего отчима Ерохина Николая Васильевича, служившего боцманом на подводной лодке и на момент начала войны оказавшегося в Либаве. Лодка стояла на ремонте в Тосмаре и по приказу командования была взорвана вместе с остальными лодками в первые дни войны. В фильтрационном лагере НКВД он находился два года. Вынесенный приговор – невиновен.
При поступлении в школу надо было заполнять анкету. Был в ней такой вопрос: «Были ли вы и ваши родители на оккупированной территории?» И я отвечал – да!
При вступлении в пионеры, в комсомол, в партию, при поступлении на работу приходилось подробно объяснять, при каких обстоятельствах это случилось. Рассказ получался длинный. Затем следовало много вопросов и всегда сопровождающее тебя чувство вины.
Мой дед Абрам Маркович и моя бабушка по линии отца Хана
КГБ – комитет государственной безопасности.
НКВД – Народный Комиссариат Внутренних Дел.