Амур. Лицом к лицу. Выше неба не будешь. Станислав Федотов
ет в серую суконную на ватной подкладке бекешу с генеральскими погонами, на седой голове – офицерская фуражка с лакированным козырьком, на кожаном ремне, опоясывающем стройную не по годам фигуру, наградной георгиевский кинжал, а на груди – крест ордена Святого Георгия 4-й степени, полученный за Китайский поход 1900 года. У Павла Ивановича было ещё десять орденов, от Святого Станислава до Александра Невского, разных степеней, однако к Георгиевскому он относился с непоказным уважением. Жена однажды попеняла ему, что он год как в отставке, мог бы уже облачаться в гражданское платье. Павел Иванович грозно глянул на супругу, однако ответил в своей обычной мягкой манере:
– Дорогая, я же с младых ногтей связан с армией, она – кровь и плоть моя! Куда ж я без неё?
Говоря «с младых ногтей», он имел в виду, что даже в гимназии учился не простой, а в Первой московской военной, потом в Павловском училище и Офицерской артиллерийской школе, и служить начинал с прапорщика в артиллерийской бригаде. Потому и дослужился в результате до генерала от артиллерии. А в отставке оказался не из-за болезни и усталости от армейской службы (какая там усталость, когда имя генерала Мищенко гремело на фронтах не только русско-японской, но и мировой войны, когда его корпус покрыл себя неувядаемой славой в Брусиловском прорыве, когда солдаты и офицеры готовы были идти за ним в огонь и воду!) – наоборот, он получил предложение возглавить армию, однако исходило оно уже после отречения государя императора от комиссара Временного правительства, и Павел Иванович, слывший в армии прямым и смелым человеком, соответственно и ответил:
– Генерал-адъютанту государя неуместно служить прохиндеям, как бы они себя ни называли.
После чего был уволен из армии «по болезни» правда с сохранением мундира и пенсии и уехал в родную Темир-Хан-Шуру.
В городе о нём знали, при встрече относились с подчёркнутым уважением и русские, и коренные кавказцы. Супруги Мищенко регулярно посещали Андреевский военный собор и городской театр, иногда – правда очень редко – принимали приглашения на званые обеды: Павел Иванович не любил публичности и предпочитал большую часть времени проводить на пасеке или в саду. Там ему лучше дышалось и думалось.
А думалось генералу о многом, главным образом о времени и событиях, давно ушедших. Мысленно он проходил маршрутами своих летучих отрядов во время Китайского похода и войны с японцами, сокрушался об ошибках и потерях, благодарно вспоминал боевых товарищей, но главное – очень часто как бы поверх этих размышлений всплывал то расплывчато-размытой, то резко-контрастной фотографией незабываемый образ женщины, верной спутницы и страстной любовницы – казачки Марьяны! Его по-прежнему терзало чувство вины из-за невыполненного обещания вернуться за ней и ранеными, оставленными в Яньтае по пути на Инкоу: они бы тормозили движение отряда, а требовалось как можно быстрее захватить этот порт, через который японцы доставляли войска на Ляодунский полуостров. Правда и без них операция не удалась, японцев словно кто-то предупредил, и они успели подготовить оборону, но в круговерти непрерывных сражений при отступлении, вплоть до «котла» у деревушки с непроизносимым названием, что-то вроде Синепупинска (на самом-то деле Синюпунченза, но Павел Иванович нарочно выворачивал китайское название на русский лад – будто мстил по-малому за крупную неудачу), когда удалось вырваться лишь ценой многих безвозвратных потерь, он, честно говоря, отметал всё, мешающее решению сиюминутных задач. А после готов был провалиться сквозь землю, услышав разговор своих ближайших соратников полковника Баратова и подполковника Деникина. Они обсуждали ранение командира: пуля, попавшая в бедро, на два дня вышибла генерала из седла.
– Была бы Марьяна, – говорил Деникин, – она бы живо поставила Павла Ивановича на ноги.
– Была бы Марьяна, – отвечал Баратов, – мы бы выполнили задачу гораздо успешней. Что ни говори, а она была нашим талисманом.
Сердце генерала резануло это слово – «была». Он вдруг осознал, что потерял навсегда женщину, которую, казалось, сам Господь Бог создал для него. Она и только она была его радостью, счастьем, звездой путеводной…
Была!!! Страшное своей безысходностью, смертоносное слово!
Он равнодушно воспринял объявление его национальным героем, награждение орденом Святой Анны 1-й степени с мечами, присвоение звания генерал-лейтенанта и даже включение в свиту Его Императорского Величества. Ему казалось: всё теперь не имеет смысла. Он продолжал воевать, отличился в ряде операций, после окончания сражений получил несколько иностранных наград и перевод командиром 2-го Кавказского армейского корпуса, но продолжал не жить, а существовать, вплоть до того момента, когда на харбинской улице встретил Марьяну. Ему тогда показалось, что сердце ухнуло в пятки, но тут же вернулось и застучало в несколько раз быстрей.
Жива!!! Господи, слава Тебе, она – жива!!!
Да, она отказалась ехать с ним на Кавказ, но подарила ему потрясающую ночь, воспоминания о которой до сих пор вскипают в его крови. И он бесконечно благодарен ей за этот подарок. И ещё, наверное, самое важное: каким-то шестым, седьмым, десятым чувством он ощутил, что передал ей тогда самую сокровенную