Жду трамвая. Дарья Михайловна Сорокина
ону. Вдруг прогоню их с теплого канализационного люка или отниму кем-то отсыпанную горстку сухого корма. А еще меня тянуло чихнуть, стоило только посмотреть на волоски шерсти на джинсах и куртке. Даже на языке и между зубами ощущалась шерсть. Ненавижу. Но деваться некуда. Нужно быть благодарной внезапно откликнувшейся женщине, приютившей меня по доброте душевной за пятьсот рублей в сутки. К слову, платить за сегодняшнюю ночь мне было нечем, а значит, дворовые коты неспроста так таращатся: чуют во мне конкурента в борьбе за место на мусорном баке.
Такая вот я неудачница. Клиническая. Вся моя жизнь похожа на прыжки с металлического гаража на гараж. Хоп! Если не справишься, получишь по морде стеной, землей, кустами – всем, что находится поблизости. Треск, удар лопатками и печальный взгляд в недостижимое небо.
Хоп! Допрыгнула! А нет, рано обрадовалась. Тут покатая крыша, катись-ка ты обратно, Надя. Только надеяться и остается: на себя, на удачу и на вселенский рандом. Надежда мое все – имя обязывает. Но в последние дни я ее как-то подрастеряла, потому что новогоднее чудо обошло меня стороной.
Парень меня бросил тридцать первого декабря. Сначала я не поверила ему, так как привыкла надеяться на лучшее, но потом поняла, что он на полном серьезе просит съехать. И вот я со своими немногочисленными вещами перебралась сначала в вонючий подъезд, а затем к кошкам и их хозяйке.
Я сидела между этажами, слушала, как хлопают двери лифта, заглушая раскаты салюта. Вдыхала запахи домашней еды и завидовала чужому веселью. Тщетно искала во всем случившемся хоть что-то хорошее, за что можно зацепиться. И даже вспомнила, что моя сенполия осталась у бывшего на подоконнике. Хоть она не помрет от холода в новогоднюю ночь. А потом меня нашла на лестнице ворчливая соседка с шестого этажа. В пять утра она загромыхала дверцей мусоропровода, и я проснулась.
– А, это ты, что ли? – прищурилась тетка, известная на весь подъезд кошатница, с которой старались по возможности не связываться. Я же пару раз придержала ей дверь и лифт, потому, вероятно, и заслужила некую благосклонность.
– Я, – ответила я машинально и даже слегка мяукнула. Вдруг так разжалоблю соседку, и меня пустят погреться?
– Ты же тут ничего запрещенного не употребляешь? – допрашивала меня соседка.
На самом деле она спросила не так, а куда грубее. Но обиду я проглотила, помотала головой и, предвкушая следующий вопрос, сказала:
– И нет, я не легкого поведения. Честно-честно. Не вызывайте полицию, пожалуйста.
– Последнее спорно. Кирилл нормальных девок домой не водит, – не сдавалась кошатница.
Если она меня из подъезда погонит, мне точно конец. Придется шлепать на вокзал и просить папу, чтобы перевел денег на обратный билет до дома.
– Может, поэтому он меня и выпер, что слишком нормальная, – вздохнула я и уперлась лбом в колени, стараясь скопить напоследок побольше тепла. На улице сейчас очень холодно.
– Пятьсот рублей за сутки, своя туалетная бумага, аренда полки в холодильнике – сто рублей. Согласна?
«Шах и мат, вселенная! Смерть от обморожения и возвращение домой отменяются», – подумала я.
«Обломись», – ответила вселенная, распахнула передо мной двери увешанной коврами двушки с орущей чертовой дюжиной котов на пороге и потрясла перед лицом полупустым кошельком. Хотя скоро там будет совсем пусто. Последние сбережения отдам соседке, а до стипендии еще долго. Если меня не отчислят, конечно.
Отец только и ждет, когда я сдамся и вернусь домой в деревню, в глушь, в Саратов. На самом деле не в Саратов, а в Курск, но разница небольшая. После первой поездки в Москву на Всероссийскую олимпиаду по английскому в родном городе мне стало тесно и тоскливо. Курск был слишком спокойным: чистые улочки, приветливые люди, танцы в парке по выходным и улыбки. Море улыбок. Я в них тонула и задыхалась, потому что в своей душе не находила такого же света и добра. Мне казалось, что я там лишняя.
В Курске мне чего-то отчаянно не хватало, и сердце ныло и саднило, когда взгляд скользил по любимому городу и не находил в нем желаемого. Хотелось драйва, движухи, острых ощущений, самостоятельной жизни и «того самого». Чем это «то самое» было, я не могла понять, а сердце не торопилось подсказывать.
Олимпиаду я тогда, разумеется, не выиграла, зато твердо решила перебраться в столицу и избавиться от своего смешного гэкающего говорка, выдающего во мне провинциалку. От говора я избавилась довольно быстро, а вот родной город отпускать меня не спешил. В педагогический вуз я каждый день добиралась на трамвае.
Как, черт возьми, мегаполис еще не избавился от этих желто-красных рудиментов? Есть же МЦК, легкое метро, тесла-такси. А тут на тебе – трамвай. И не новенький, увешанный праздничными гирляндами, а такой же, как дома – желто-красный дребезжащий монстр, приближение которого слышишь за пару километров. Странно, что отрывных билетов в нем нет! Иногда мне кажется, что его сюда волшебным образом затянуло именно из Курска. Полз он себе по городу, а на Московской площади исчез и нарочно оказался в Москве, чтобы позлить меня.
Папа долго посмеивался над моим новым