Трильби. Джордж Дюморье
был Свенгали.
Он тоже был частым гостем в мастерской на площади св. Анатоля, где ему прощали многое за его игру на рояле, особенно когда он приходил вместе с Джеко и они музицировали вдвоём. Но в скором времени выяснилось, что оба они приходят вовсе не для того, чтобы услаждать своей игрой трёх англичан, а чтобы видеть Трильби, в которую им обоим вздумалось влюбиться – каждому на свой лад.
Джеко любил её со смиренным, преданным собачьим обожаньем, с безмолвным, трогательным благоговением, и во взоре его сквозила немая мольба простить его недостойную особу, как если б единственным вознаграждением, о котором он смел мечтать, было просто вежливое слово, беглый приветливый взгляд – всего только кость, брошенная собаке.
Свенгали был более дерзким поклонником. В его раболепии таилась насмешка, его подобострастие было полно саркастических угроз, в его игривости было нечто зловещее: игра кошки с беззащитной мышкой, – отвратительной грязной кошки; назойливой, надоедливой большой кошки-паука, если такой зверь существует не только в кошмарах.
Для него было большим огорчением, что головная боль не мучает её больше. С ней это случалось по-прежнему, но она предпочитала терпеть, лишь бы не искать облегчения у Свенгали. Поэтому он иногда игриво пытался гипнотизировать её, стараясь подойти поближе к ней, делая руками пассы и контрпассы и сверля её своим упорным, повелительным взглядом, пока она не начинала дрожать от страха, чувствуя, как безотчётно, словно в ночном бреду, поддаётся его влиянию. Громадным усилием воли она заставляла себя очнуться и убегала.
Если это происходило при Таффи, он вмешивался, дружелюбно восклицая: «Полно, старина! будет вам!» – и так шлёпал Свенгали по спине, что тот кашлял целый час, и гипнотическая его власть оставалась на неделю парализованной.
Свенгали неожиданно повезло. Он дал три больших концерта вместе с Джеко и имел заслуженный успех. Затем он выступил с сольным концертом, произвёл фурор и стал появляться в красивых дорогих костюмах, таких оригинальных по цвету и покрою, что на улицах все обращали на него внимание и глазели ему вслед, – Свенгали страшно это нравилось. Он почувствовал, что будущее его обеспечено, и начал делать заказы в кредит у портных, шляпных фабрикантов, сапожников, ювелиров, не возвращая прежних долгов ни одному из своих приятелей. Карманы его были набиты битком газетными вырезками – отзывами о его концертах, – он читал эти выдержки вслух всем знакомым и особенно Трильби, когда она, бывало, сидела на помосте, штопая носки, а фехтование и бокс были в разгаре. Он готов был бросить свою славу и состояние к её ногам, с условием что она согласится разделить с ним жизнь.
– О господи, Трильби, разве вы не понимаете, что значит быть таким великим пианистом, как я, а? – говорил он подчас. – Ну, что представляет из себя ваш Билли, когда безмолвно сидит в углу за своим промасленным мольбертом, с жалкой палитрой в одной руке и убогой кистью из свиной щетины в другой! Разве он может произвести фурор, иметь успех? Закончив свою дурацкую картину, он повезёт её в Лондон, и её повесят на стенку