Рассвет в моем сердце. Джулия Вольмут
сейчас? Да я везунчик! Самое время покупать лотерейный билет! Новый удар пришелся в солнечное сплетение.
– У меня нет денег! – проорал сквозь боль. – Только шмотки и плеер!
Нападавший никак не отреагировал. Он пару раз пнул меня – и перестал. Надоело? Понял, с меня нечего взять? Я медленно убрал от лица руки. Парень, высокий, весь в черном. Его лицо скрыли капюшон и медицинская маска. Я оперся о мокрый асфальт, пытаясь встать.
Снова удар в грудную клетку – я завалился на спину, едва успев приподнять голову. Сотрясение мозга явно не входило в мои планы.
– Чего ты, мать твою, хочешь?!
Он наклонился, придавив меня ботинком к земле. В нос ударил древесно-восточный аромат с нотами кардамона. Такой же, как у меня.
– Это за Марию, – прохрипел парень.
Что-то сверкнуло в лунном свете. Я прищурился. Это же не…
– Су-у-ука! – заорал я, когда боль волнами расползлась по пальцам.
Нападавший занес над головой и снова опустил на мою ладонь железный молоток. Второй рукой он крепко держал мое запястье.
Хруст. Оглушительный. Опустошающий.
Все внутри рухнуло в бездну. Я перестал сопротивляться. Моя правая рука… мой инструмент… мой способ познавать мир. Ладонь пульсировала, сломанные кости горели огнем, но я стиснул зубы. Не кричать. Не реагировать. Сука. Сука. Сука! Они меня унизили, уничтожили, но я не доставлю им удовольствия слышать мои стоны или мольбы. Из последних сил я держался. А молоток дробил мои кости, делал из пальцев фарш.
В тот момент я смирился, что никогда не смогу рисовать.
Осень, 2016. Москва
Я сжал ладонь в кулак и постепенно разжал пальцы. Большой, указательный, средний, безымянный, мизинец. Каждый палец исправен, как гребаные швейцарские часы. Я вытер со лба пот. Воспоминания – липкая пленка, тахикардия и злость. Мозгу плевать – эй, прошло два года! Я будто снова пережил ту боль и отчаянье.
Нападавший убежал, оставив меня в луже крови. Его шаги стихли, и я заорал во все горло, до сорванных связок. Оказалось весело спустя полчаса говорить в травмпункте шепотом. Но и так все понятно. Кровавое месиво вместо правой ладони красноречивее слов.
Несколько недель я ходил с забинтованной рукой. Несколько месяцев не сжимал без тремора вилку и просыпался от кошмаров. Но время лечит. Кости срослись, нервы восстановились. Врач торжественно заявил, что я все могу. К тому моменту у меня не осталось ни гроша в кармане, все ценные вещи были проданы, а жил я в убогой коммуналке на окраине Питера.
Окей, могу. Но что дальше? Как не вспоминать тот ад, что я пережил? Как не думать о Марии и ее прихвостнях, рисуя картины? Как. Мне. Жить?! Я пытался. Честно, пытался. Пришел на Невский, поставил мольберт.
«Нарисуете мою девушку?» – отлично помню, спросил темнокожий парень. Я тогда удивился, откуда он в Северной столице?
Но парень удивился сильнее, когда я, пару раз обмакнув кисть в краску, не смог приступить к заказу. Смотрел на пустой холст. В горле пересохло. Поднес кисточку – и рука дрогнула, остался смазанный