Ликвидатор не ошибается никогда. Армен Ханбабян
о собственной квартиры. На самом деле, убили его раньше, выкинули уже труп. Мы ж не звери – живого человека с девятого этажа выбрасывать, если такого приказа нет. А приказ был простой: допросить и ликвидировать. Так, чтобы понятно было: по грехам его ему воздалось.
Сигнализацию отключили, замки вскрыли за полминуты, вошли. Он нас хорошо знал и сразу все понял. Умолять не стал, только попросил легкой смерти. Да мы ведь не против. Дай показания – и будет тебе легкая смерть.
Он все рассказал. Все счета назвал, все проводки, копии документов, за которыми мы пришли, вынес из тайника в санузле. А не стал бы копии делать – ничего бы и не было. Вроде умный человек, опытный, а поди ж ты… Жадным оказался сверх меры. Только на один вопрос не ответил: на что рассчитывал? Вздохнул и промолчал. Написал под диктовку записку: так, мол, и так, неизлечимо болен, страдаю, лучше самому, чем ждать страшного конца…
Моряк его легко ликвидировал, нужную точку на шее надел – и готово. Вот после этого и выбросили.
Четверо мужчин среднего возраста в добротных костюмах и недешевых галстуках, недавно завезённых в спецрпспределитель, молча сидели в обширном кабинете. Лишь одному из них пару раз приходилось бывать здесь раньше. Поэтому он знал, что окна в этом кабинете из пуленепробиваемого стекла, слегка отдающего фиолетовым оттенком. Сейчас окна были закрыты плотными светло-бежевыми шторами. Впрочем, они были закрыты всегда, разве только хозяин кабинета иногда слегка откидывал край мягкой на ощупь ткани, выглядывая во двор. Это, впрочем, происходило редко: не рекомендовалось по соображениям безопасности. Поэтому в кабинете постоянно, днём и ночью, горел свет.
Ожидание продлилось недолго. В стене открылась неприметная дверь, роль которой исполнил книжный шкаф, и в кабинет вошёл Генеральный секретарь. Все четверо встали, но он слабо махнул рукой, давая понять, что сейчас не до формальностей. Шёл Генеральный медленно, выглядел задумчивым. Сел в своё кресло, оперся локтем о столешницу, покрытую зелёным сукном.
Словно в бильярдной, – подумал один из мужчин. Что подумали остальные – неизвестно.
Он потёр ладонью обширное бордовое пятно на лбу, звякнув ключом, открыл один из ящиков стола, достал обычную серую папку, положил перед старшим группы.
– Вот, – сказал владыка величайшей в мире державы. – Здесь все.
Папка была не слишком толстой. Старший, не меняя непроницаемого выражения лица, развязал тесемки, достал пару десятков листов обычного формата, быстро просмотрел и положил обратно.
– Да, сказал он. – Здесь все.
Генеральный умел владеть лицом не хуже любого из присутствующих, но было видно, что слова Старший покоробили его. Он грузно поднялся из кресла, взял папку и сделал приглашающий жест. Старший последовал за ним в соседнюю комнатку, в полумраке которой плясали отсветы огня в небольшом камине. Под внимательным взглядом Старшего он бросил папку в огонь. Они подождали, пока картон и бумага сгорели дотла. Старший пошевелил золу фигурной кочергой, удовлетворенно кивнул головой. Они вернулись, и Генеральный, молча, не прощаясь, вышел в дверь, противоположную той, откуда вошёл.
Больше Горец никогда с ним не встречался.
Ситуация почти полностью повторилась ещё дважды – когда группа вошла в кабинеты председателя Комиссии партийного контроля и управляющего делами.
Здесь их ждали, высокопоставленные партийные боссы держали папки наготове. В каждом кабинете стоял шредер – аппарат для уничтожения секретных бумаг. Старший опускал листы в прорезь не торопясь, аккуратно. За листами следовали папки.
Ни одного слова при этом произнесено не было. После измельчения бумаг Старший открывал аппарат и брал горстку образовавшейся трухи, бросал в пепельницу, поджигал. Все молча смотрели, как тлеет бумага. Управляющий делами едва заметно морщился. После этого ни о каком восстановлении текста даже теоретически говорить не приходилось.
«Интересно, что ему не нравится?»,– подумал Горец. Об этом же подумали и все остальные.
Они прошли коридорами мимо неподвижных офицеров на постах охраны, которые смотрели мимо них невидящими глазами. Вышли на Старую площадь, неторопливо подошли к памятнику героям Плевны, остановились. Старший закурил, давая понять, что все прошло по плану и можно расслабиться.
– И что дальше? – спросил Моряк.– Разбегаемся, или?..
Моряк получил свой оперативный псевдоним потому, что родился в такой глухомани, откуда, как сказал бы классик, хоть три года скачи – ни до какого моря не доскачешь. Считалось, что такого рода уловки повышают уровень секретности и оберегают личный состав от провала. Кто придумывал псевдонимы, знать не полагается. Горец, однако, подозревал, что не слишком умные люди.
Старший затянулся, стряхнул пепел, бросил на Моряка мрачный взгляд.
– Да ты шутник, оказывается…
Чуть помолчав, назвал адрес, где будет их ждать ровно через неделю. Адрес был новый. Значит, что-то все же изменилось.
НЕ КИЛЛЕР
Горец вёл рассеянный