Зеленый туман. Однокомнатные рассказы. Галина Го
атная квартирка, в которой самая маленькая комната – родителей, где помещается их полуторная кровать и стул; а самая большая – гостиная. В ней целых два окошка и метров пятнадцать.
Сейчас в крохотной прихожей мама одевает капризничающую Нюшу – младшую сестру – в красное шерстяное платье с помпонами. Нюшка его терпеть не может – оно колется.
Мне мама велела выйти во двор, а то я запарюсь в шубе. Светло-серая каракулевая шуба с ондатровым воротником из старой папиной шапки и, правда, очень жаркая.
Спустившись во двор, я замираю от невероятной красоты, тишины и белизны. Обычно наш замкнутый домом двор больше похож на коробку. Попасть в него можно через арку.
Когда-то прямо из этой арки можно было попасть в нашу коммуналку, но однажды, когда Нюша была ещё совсем маленькой, мы проснулись ночью от её крика: «Мама! Зяко!»
Оказалось, что прямо над её кроваткой из стены вырвался фонтан горячего пара. Под нашими комнатами лопнула какая-то теплосеть. Нас быстро переселили в отдельную пустующую квартиру другого крыла дома. Потом мама всегда говорила, что это была самая счастливая квартира в её жизни. Вот откуда я вышла!
Двор был именно шкатулкой, убранной изнутри белым бархатом снегов. Летом, когда коробка двора делилась на две части, здесь было голо и пыльно, потому что пол двора было заасфальтировано, а вторая половина была вытоптанной землёй, где даже трава не росла, почему-то. Посередине торчала деревянная беседка, со сломанными скамейками и частично выбитыми досками.
Но в этот момент она была похожа на сказочную избушку, возможно даже на дворец, потому что шесть брусов, на которых держалась ржавая покореженная крыша укрытая снегом, могли вполне сойти за колонны. Снег усиливается. Теперь он именно падает и довольно стремительно, а хлопья выглядят ещё крупнее и пушистее. Потоптавшись перед невзрачным каменным крыльцом в две ступеньки, поразглядывав собственные следы я иду на качели.
Никаких других аксессуаров детской площадки в нашем дворе не водится. Покосившиеся качели и полуразрушенная беседка.
Усевшись на металлическую скобку и упираясь ногами, я слегка покачиваюсь. Качели тихонько поскрипывают, а снег снова становится редким и медленным. Снежинки, кажется, просто плавают, как рыбки в аквариуме. Я смотрю на снег и думаю, как бы запомнить эту минуту: как медленно кружась белые хлопья опускаются мне на коленки и рукава…
Летом, сидя на этих качельках, я придумывала игру. С моей ровесницей соседкой Леной мы рисовали на земле палочкой коридоры и комнаты дворца вокруг беседки, представляя, как мы здесь живем. Когда ж мы все придумали и нарисовали, нам почему-то стало уже неинтересно играть, как будто самое главное мы уже прожили. Мы стояли в растерянности и очень кстати мамы позвали нас обедать…
В беседке, несмотря на её неказистость, конечно был бальный зал, а здесь у качелей – фонтан, а чуть дальше – парк и озеро. Теперь всё под снегом и я думаю, что на праздничный дворец вполне похоже.
Сейчас выйдут мама, папа и Нюша и мы поедем к бабушке с дедушкой на «Филевский парк». Дойдем до станции «Смоленская», спустимся в метро… потом поезд из тоннеля выскочит на мост над Москва-рекой, и опять нырнёт в тоннель, а после Киевской снова окажется на улице. И будет видно, как идет снег. Крупный и пушистый. Такой же задумчивый и красивый, как во дворе…
А может, другой. Ведь такого сказочного и тихого, наверное, больше нигде быть не может…
А когда бабушка с дедушкой пойдут нас провожать домой, они встанут у перил, и будут махать нам, а мы снизу, с платформы, помашем им в ответ, потому что станция «Филевский парк» – открытая.
Сидя на качелях, я думаю о том, о сём, вспоминаю лето, представляю, как мы будем гостить у бабушки с дедушкой…
И я могу представить себе всё, что угодно, одного только не представляю, что когда-нибудь кого-то из моих любимых не будет рядом, что может наступить время, когда не будет этого двора во втором Смоленском переулке…
Но сейчас очень тихо и ни ветерка! Снежные хлопья приземляются медленно и отвесно, в сказочной шкатулке двора моего детства. И мне восемь лет.
Раны
На улицах появились георгиевские ленточки. Они трепыхались на машинах, на одежде людей и сумочках женщин. Ночью по Тверской скрежетали танки, репетируя парад. Май был на редкость теплым, и Москва зажила уже своей летней жизнью. Даже поздним вечером город был полон гуляющими. Многие специально дожидались репетиции парада.
Все это наблюдала бабушка Катя из своего окна, выходившего прямо на Тверскую. Катя любила 9 Мая с детства. С того самого дня когда папа объяснил ей, что 25 лет назад благодаря людям с медалями, и ещё множеству других людей, которых больше нет (как двух её дедушек и одной из бабушек) закончилась ужасная война.
– Поэтому все мы: и ты, и мама, и я, и наша бабушка, и друзья видим солнце, можем быть вместе, жить и радоваться, – сказал папа.
А Катя заметила, как наполнились слезами его глаза, хотя в детском садике их учили, что мальчики плакать не должны.
В тот день вместе с родителями,