Дети распада. Александр Степаненко
меня Лопух. – Проснись! Опять ты провафлил все.
Когда мы вышли, я подумал, что идти домой и оттуда звонить Ирке не имеет особого смысла. Проще было – дойти до нее и позвонить прямо в дверь. Я закурил и побрел в сторону ее дома.
Я не очень верил в то, что плела про Ирку Клейменова, но все равно из головы у меня это не шло. Вроде бы повода сомневаться в ней Ирка мне пока еще не давала, а все же полной уверенности, что этого не может быть, я как-то не чувствовал.
Дверь ее квартиры неприветливо посмотрела на меня потертой черной обивкой. Неоднократно я, стоя у какой-нибудь двери, думал о том, что каждая из них одновременно и делит мир на две части, с этой и с той стороны, и соединяет их между собой, потому что там, где есть дверь, только через нее обе эти стороны и могут между собой сообщаться. И сейчас, стоя перед этой дверью, я вдруг ощутил это еще сильнее, чем обычно – я ощутил это на себе. И, также, как и всегда, вопрос был только в одном: будет ли дверь открыта или закрыта.
Я нажал кнопку звонка. Довольно быстро замок заскрежетал, и дверь открылась. Ирка стояла на пороге, и все в ней было вроде бы как обычно. Все, за исключением того, что по лицу ее мимолетно скользнуло удивленное выражение; скользнуло, и она тут же прогнала его, как будто смахнула рукой комара; но и этого оказалось вполне достаточно, чтобы я насторожился, сам еще толком не понимая почему.
– Заходи, – сказала она. – Я одна.
Я пересек разделительную полосу между этой и той стороной и нерешительно остановился. Ирка почти не отступила назад и в тесной прихожей мы оказались так близко к друг другу, что во мне сразу как будто что-то подпрыгнуло. Оставшиеся между нами два десятка сантиметров она преодолела таким резким и хищным движением, что я почти упал спиной обратно дверь. Не успев и опомниться, я почувствовал ее теплые и влажные губы у себя на губах.
Если я что-то и хотел сказать, то, конечно, все это я сразу забыл. Единственное, что осталось у меня в голове, это желание сорвать с нее одежду и целовать ее после этого не только в губы, целовать и прижимать к себе; а потом сделать, наконец, то, что я давно хотел сделать; но именно потому, что я никогда еще этого не делал, и при этом не знал, делала ли это когда-нибудь и с кем-нибудь она, я не имел представления, с чего начать и как к этому подступиться.
А сама Ирка – дальше этих поцелуев меня пускать по-прежнему не хотела.
– Чаю хочешь? – спросила она. – Пойдем на кухню.
Я сел за стол, Ирка поставила чайник на плиту и села ко мне на колени. Обняв меня за шею, она, странно прищурившись, посмотрела мне в глаза и снова попыталась меня поцеловать. Не знаю почему, возможно, от этого ее прищура, непосредственно в этот момент я вдруг понял, что именно мне не понравилось в самый первый миг, когда я ее увидел, – то самое, что меня насторожило. Это было не удивление, которое я прочел у нее на лице. Как раз в удивлении этом не было ничего странного: могла удивиться, например, тому, что я пришел без звонка. Нет, меня насторожило то, как торопливо, почти воровато спрятала