Дети распада. Александр Степаненко
я рано. В палатке было душно и смрадно, Петро и Лопух спали, громко сопя. Мигрень и похмелье одновременно то сдавливали голову тисками, то разрывали ее изнутри. Некоторое время я вертелся, пытаясь лечь как-нибудь так, чтобы голова болела поменьше, но, поскольку мне это не удавалось, в конце концов, я вылез наружу и пошел к ручью, чтобы умыться.
Я поймал себя на том, что, несмотря на свою обиду, в этот момент я думал о Светке. Думал со злостью о том, где она, в итоге, и с кем провела эту ночь, спала ли она просто в своей палатке или набросилась еще на кого-нибудь после того, как со мной не получилось. Я говорил себе, что мне на нее наплевать и что я не могу ревновать ее; но получалось так, что все-таки не все равно и все-таки ревную.
Кажется, я сам не заметил, как пошел вдоль ручья, к тому месту, где вчера проводил Клейменовой отрезвляющие процедуры. К моему удивлению, которое я, естественно, всеми силами попытался не выказать, на этом месте я обнаружил ее. Она сидела там же, где мы сидели вчера, и что-то писала в толстой общей тетрадке. Увидеть ее с тетрадкой было так неожиданно, что я, и без того от множества факторов соображая не слишком хорошо, растерялся совершенно. Она быстро закрыла тетрадь, угрюмо посмотрела на меня и отвела взгляд. В свою очередь я, делая вид, что оказался здесь почти случайно и что ее почти и не знаю, долго умывался холодной водой, а потом пил, зачерпывая воду руками.
Разогнувшись, я посмотрел на нее. Выглядела она так себе: тушь вокруг глаз размазалась, волосы висели клочьями вокруг бледного, усталого лица, а ее большие глаза цвета морской волны были почти не видны из-за красных, воспаленных белков вокруг них. Похоже было на то, что она почти не спала этой ночью и, возможно, много и долго плакала.
Мне хотелось что-то сказать ей. Нет, не про то, что мне не хватило этого часа и не про то, что, когда она ушла вчера, как бы ни убеждал я себя в обратном, больше всего я хотел, чтобы она вернулась. Не про то, что я к ней вовсе не равнодушен, и даже, может быть, очень сильно уже неравнодушен. Не про то, что я тоже хочу с ней встречаться и не про то, что теперь мне вовсе необязательно, чтобы это произошло между нами как можно быстрее. Увы, нет: хотя все это было именно так, после вчерашнего я все равно уже не смог бы сказать ей ничего подобного. Я не мог и не видел в этом смысла. Потому что вчера я не поверил ей, а сегодня, после моих вчерашних жестоких и ненужных слов, она не поверила бы мне. Нет, мне просто хотелось сейчас что-то сказать, чтобы не уходить глупо и молча.
И я сказал:
– Ты чего в такую рань-то? Задание на каникулы, что ли, сделать решила?
Она посмотрела мне прямо в глаза, и в этих глазах я прочел и ненависть, и горечь, и страх, и упрек: я прочел столько всего, что сразу понял: шутка моя была явно не к месту. Более к месту было бы все же глупо и молча уйти.
– Тебе-то что? – севшим, низким голосом прохрипела она, как будто я не стоял от нее в пяти метрах, а держал руками за горло. – Да, решила вот в русском языке поупражняться.