Мстительный мертвец 1. Убить степь. Дмитрий Леонидович
м теле живот кажется громадным. Ей пора было рожать… Было. Теперь уже нет.
«Кто-то должен ответить!» – клялся я себе, сжимая кулаки.
* * *
Мое пробуждение не было страшным. Скорее странным. Первым ощущением стали комки земли, которые давят на спину. И прохладные травинки, которые щекочут щеку. Я раскрываю глаза – а надо мной синее небо.
Поднял голову. Вокруг – поле. Рядом со мной – перепаханное, а дальше – трава по колено, а где-то и по пояс.
На мне – полотняная рубаха.
Мне кажется это странным. Всё это – и рубаха, и поле, и мое лежание на земле.
Поворачиваюсь – лошадь лежит, мертвая. Моя лошадь. И это тоже странно, с какой точки зрения не глянь. И то, что у меня лошадь, и то, что мертвая.
Наконец встал, огляделся вокруг.
Я действительно посреди поля. Это мой участок. Он распахан. Рядом – еще несколько, а вокруг – степь.
Около меня мертвая кобыла. Она показалась мне какой-то мелкой. Вроде лошади должны быть намного крупнее. И не такие лохматые. К хомуту привязана толстыми пеньковыми веревками деревянная решетка. Сверху на ней – несколько крупных камней, положенных для веса, снизу – деревянные зубья. Борона. Это называется борона.
У меня мозолистые грязные руки и босые ноги. На теле – белая полотняная рубаха и такие же штаны, узкие, длиной до щиколоток. Поверх рубахи – кожаный узкий поясок, завязанный узлом. На нем висит нож в ножнах и мешочек для всякой полезной мелочи, он вместо карманов.
Я крестьянин. Это всё странно, но я – крестьянин, мертвая лошадь – моя, и поле – тоже мое.
* * *
В сознании растворяется смутная память о сне, который мне снился перед пробуждением.
В нем – смуглый мужчина с ближневосточной тоской в миндалевидных глазах. Я почему-то решил, что он сириец, хотя может еврей или турок, я в сортах ближневосточных мужчин не разбираюсь. Он сидел за массивным письменным столом и говорил мне:
– Ты неудачник. Поэтому погиб слишком рано, не успел реализовать свой потенциал. Но ты не совсем безнадежен. Старался, стремился. Потому тебе дается второй шанс. Ты возродишься в теле младенца и всё забудешь. Начнешь с начала.
«Это просто странный сон», – думаю я.
Потому что я же не младенец. Я – Боден, мне уже восемнадцать лет, в прошлом году я женился на Ласе и выделился в собственное хозяйство. Хотя при этом мне кажется, что я не на своем месте, это всё вокруг – не мое. И даже руки и босые ноги – не мои.
А теперь у меня пала лошадь… и это тоже странно. Лошади сами собой не дохнут.
* * *
Я осматриваю мертвую скотину. Она лежит так, как будто у нее разом подкосились ноги. Даже на бок не перевернулась, как упала на землю, голову уронила вперед, так и лежит.
Ран на ней нет. От болезни мгновенно не умирают.
Магия. Ее убили магией. И не просто магией, некромантией. Только она убивает мгновенно и без следов.
Некроманту незачем убивать мою лошадь. И это страшно, потому что значит – моя лошадь попала под случайный удар.
Но тогда и я должен быть мертв. А я жив.
«А что в деревне? Надо идти смотреть!» – в животе свивается узлом страшное предчувствие.
Я иду. Деревня недалеко, она прячется за перегибом склона пологого холма.
Ноги ступают мягко, чтобы не отбить пятку и успеть перенести босую стопу, если под нее попадет колючка. Крупные комья земли под ногами меня не беспокоят, кожа на ступне достаточно грубая, привычна к неровностям. От границы поля начинается тропинка. Идти по теплой гладкой утоптанной земле приятно.
* * *
Вот и деревня. Из-за склона показались первые дома. Они глинобитные, под толстыми соломенными крышами.
Я помню, как строил свой дом. Мы вкапывали столбы, оплетали их лозой. Потом, пока мужчины делали крышу, женщины обмазывали этот плетень глиной, перемешанной с конским навозом. Посреди двора сделали неглубокую яму, в нее навалили глины, залили водой, и моя жена, высоко подоткнув юбку, так что было видно колени и край рубахи, месила ее ногами. Ей помогали сестры. Мы с отцом и братьями поднимали на несущие столбы тяжелую балку-матицу, а я поглядывал на жену. Она мне улыбалась.
Еще не дойдя до деревни, на полях, я увидел первые тела. Не один я в момент удара работал на своем наделе. Вон лежит тело дядьки. На соседнем участке – малознакомый мужик с дальнего конца и его жена с грудным ребенком на перевязи. Чуть дальше – целая семья с пятью детьми, дети помогали родителям сеять. Не только люди лежат – и лошади рядом.
Я еще надеялся, но надежда слабела с каждым шагом, с каждым увиденным телом.
На улице – стайка мертвых кур, мелких, пестро-коричневых, среди них – крупный рыжий петух.
За забором-тыном, сплетенным из виноградной лозы, – тело женщины, рядом свинья, утки. Мертвые.
Тишина. Ни одна корова не мычит, собаки не лают, дети не кричат. Даже птицы не щебечут.
Неужели все погибли?
*