Органный комплекс. Готическая новелла в современном исполнении. Ольга Небелицкая
Иезуса, кроли ш зьедносчение серц вшистких, змилуйще над нами.
Сердце Иисуса, от полноты которого все мы приняли, помилуй нас.
И так далее.
Я лежал в темноте и злился: зачем обращаться к человеческому о́ргану как к одушевлённому существу?
Бабушка коверкала моё русское имя Иван на польский манер и называла меня то Яном, то, ласково, Янушем. В её доме, оторванный от привычного мира и друзей, от родителей и знакомых занятий, окружённый книгами на непонятном языке и старинной мебелью, я и впрямь начинал чувствовать себя другим человеком. Часть меня отчаянно сопротивлялась смене имени, и в первые дни после приезда я дерзил бабушке, убегал от неё с рёвом, отказывался вовремя вставать и вовремя идти за стол. Спустя неделю я смирялся с неизбежным. Бабушка – я понял это только спустя годы – была предельно терпелива и выносила мои выходки со стоическим спокойствием.
С какой радостью я садился в обратный поезд!
Даже то, что мне предстояло ехать сутки и снова какие-то люди будут трогать табличку и мои волосы и говорить глупости, меня больше не раздражало, ведь я ехал домой! Я кидал последний взгляд в окно на бабушку – сгорбленная, седая, она опиралась о трость. Затем она прижимала одну руку к груди и делала вид, будто что-то вынимает из себя, целует и протягивает мне. Уши мои вспыхивали от стыда: бабушка изображала, будто держит своё сердце. Она выглядела в этот момент такой жалкой и нелепой, что я спешил отвернуться от окна и сделать вид, что всё это не имеет ко мне отношения.
Поезд трогался, и я выдыхал.
В какой-то момент родители прекратили общение с бабушкой – поездки в Сабиноград закончились, а я радовался и не задавал лишних вопросов. Я так и не знал, когда бабушка умерла и где была похоронена. А когда я вырос и стал интересоваться корнями и родословным древом, оказалось, что сухонькая и ненадёжная бабушкина веточка с этого самого древа исчезла будто сама собой.
Я не был в Сабинограде двадцать восемь лет.
Теперь в памяти невольно всколыхнулось всё: и долгие часы железнодорожного пути, и странно пахнувший тёмный дом, и бабушкино молчаливое присутствие (теперь я понимал, с какой бережливой лаской она исполняла свой долг и как радовалась крохам общения с внуком).
Я подумал, что если бы даже поехал в Сигово сейчас, то не нашёл бы бабушкин дом – слишком смазанными были мои воспоминания.
Оставалось погулять по Сабинограду, раз уж я здесь.
Когда я дошёл по набережной до Зелёного острова – бывшего района Хольцкопф, небо уже насупилось, предвещая тягучие декабрьские сумерки. Вода в реке казалась чёрной, свет фонарей трепетал на поверхности, тревожимой быстрыми утками, всё вокруг виделось зыбким, непрочным. Я стоял на пешеходном мосту и смотрел на громадину кафедрального собора. Когда-то его окружали жилые кварталы, по улочкам рабочего района бегали звенящие трамваи, со всех сторон раздавались гомон и стук –