Свет мой. Владимир Владимирович Ткаченко
не смогла за раз в двух туесах унести, возвращались потом чуть не всем селом. Я тогда тебе о сем сказывала, – Верка кивает, понуждаемая к тому рукой Ружицы.
Да, что молвить: тут же, как Родя сказывал, каждый листочек, каждый кветочек, каждая муравка тебе радуется! Хороший он паренек – Родимушко: добрый, ласковый. Очи у него большущие, ровно ручей светлые, светло-серые… Да, не то, что брат его Зыбко! Ха-ха! Помнишь, Верочка, как он заревновал меня в ночь на Ивана Купало, – кукла качает головой, – не помнишь? Да ладно – я тебе про то разиков пять сказывала! А! Тебе просто, хитрушке, сызнова охота сию историю послушать. Что же, где пять – там и шесть! Слушай Веруша-хитруша.
Рассказ воспоминание Ружицы
Прыгающие пары. Отчаянные парни, пугающиеся или хохочущие девушки. После удачного прыжка Славушка обнимает жениха.
Веселая ребятня снует вокруг. Играют в горелки, прыгают через небольшие костерки, или крапиву, вопят во все горло от избытка чувств, но всегда, словно стайка воробышков держатся вместе.
Хохочущие, Зыбко и Родимко, оббежав вокруг костра, подскакивают к сидящей на поваленном бревне Ружице и с шумом садятся рядом. Оба, запыхавшись, дышат тяжело, но, радостные, готовые мгновенно сорваться и убежать куда-нибудь в гущу событий. Зыбко говорит, выпячивая грудь:
– Мне спать не хочется ни чуточки! Я и днем завтра отсыпаться не стану! – Родим поддерживает брата:
– Ноне один день такой в году, когда никто не спит, кроме совсем мелких. Станешь спать – проспишь все интересное! – Ружица не поддерживает разговор. Они глядят сейчас, на то, как девочка увлеченно и сноровисто сплетает венок. Ловко работают тоненькие пальчики. На ее запястье браслет не по размеру. Тот самый браслет Славушкин, подаренный недавно Ружке в благодарность за то, что свела, познакомила старшую сестру с ее суженым. Еще у нее на голове веночек из лютиков, второй большой венок из желтых огромных цветов медвежьего ушка лежит готовый рядом, а третий из купалы-костромы (мать и мачехи) она сейчас сплетает. Родим спрашивает ее:
– Вета, Веточка, что ноне така молчаливенька? – девочка, не прерывая работы, говорит, как бы сама с собой:
– Ноне ночью все цветы, травы и деревья могут сказывать по-человечьи (таинственно)!
Зыбко:
– А ты слыхала (с усмешкой)?
Ружица:
– Слыхала (запальчиво)!
Родимко:
– Обскажи (заинтересованно).
Ружица:
– Я под ивушкой стояла длиннокосой, а её листики шептались…
– Так, так, – говорит Зыбко, сощурившись подозрительно, – а и где же такая ивица-многоречивица произрастает, зело сие люболытственно?
– А там, где вы с Родей на зорьке вечерней окуней ловили. Только она не у самой реки растет, а шагах в тридцати от берега. Она не старая, но и не так, чтобы молодая. Веточки свои до земли свесила, так что навроде шалаша вышло. Я-то в сей шалаш и вошла ноне. Забавно: