Воспоминания. Детство. Наиль Султанович Гизатуллин
в их дворе сделали капитальный ремонт, как это тогда называлось, и в её дом провели газ, и дров для печки более не требовадлось, да, мне кажется, что и воду тоже подвели, и жизнь у Эбэбэ, думаю, стала полегче.
Квартира Эбэбэ располагалась на втором этаже, и подниматься приходилось по довольно крутой лестнице. На крошечной площадке ее этажа две двери – бабушкина и соседей. Как и все наружные двери в те времена, она была обита дерматином с толстым слоем ваты под ним, и поэтому казалась «пузатой». В зимнее время такие утепления являлись некоторой защитой от морозного воздуха, проникающего с улицы. Звонок в дверь – после «Кем бу?» («Кто это?» по-татарски) и моего ответа «На’ил бу, Эбэбэ!» («Эбэбэ, это Наиль») дверь отворяется, и на пороге с распростёртыми руками стоит Эбэбэ, как всегда, со сверкающей золотом зубных коронок улыбкой. На голове неизменный, туго повязанный цветастый платок. В летнее время шли сразу направо, на «балкон», где стол всегда был накрыт к чаю. Эбэбэ с некоторой гордостью называла эту пристройку балконом, что на самом деле предсталяло собой ничто иное, как надстройку над сараем нижнего этажа.
Своими окнами она выходила на дворовую уборную, покрашенную гашёной известью, а значит, беловатую, с прилегающей к ней помойной ямой. Близость к местам общего пользования означала постоянно стоящий в воздухе специфичный «аромат», получающийся от смешивания запахов фекального аммиака и хлорки. Такой "запашок" насыщал воздух во дворе, особенно в тёплую погоду летом. Балконом, естественно, пользовались только в летние месяцы, а зимой он служил холодильником и кладовкой для летних вещей. Надо отдать должное этой пристройке: там стояла прохлада в душные летние дни, где при желании даже можно было спать летом. К запаху, как известно, обычно постепенно привыкаешь и через некоторое время перестаёшь его замечать.
Однако такие «мелочи» не пугали Эбэбэ и её многочисленных подруг, и они с удовольствием устораивали свои чаепития на балконе с долгими не спешными беседами, как правило, связанными с местными сплетнями, жалобами на детей и внуков, и, наверное, промыванием костей всех и вся. Мы же с братом после быстрой чашки чая с каким-нибудь чудом бабушкиной кулинарии любили выходить наружу на сам «балкон», или сидеть на покатой крыше соседнего сарая и переговариваться с дворовыми ребятами, которые, конечно, были нашими друзьями. Двор на Парижской Коммуне являлся удивительным местом: там жили русские вперемешку с многочисленными татарскими семьями, и все жили очень дружно – все обо всех всё знали, секретов как-то не было, и жизнь текла удивительно ладно. Русские говорили бойко по-татарски, а татары, естественно, не могли не говорить по-русски. Никак не забуду одного мальчишку по имени Ванька, которого татары звали непременно как «Банька» не потому, что хотели надсмехнуться над ним, а исключительно в силу особенностей фонетической системы татарского языка, в которую здесь вдаваться совсем не место. Никто