Бродяги Севера. Джеймс Оливер Кервуд
жизни они сделались толстыми, гладкими. Каждый день они подолгу лежали, греясь на солнышке.
Соперников у них было мало. Рысь охотилась южнее, в более густых чащах. Волков тоже поблизости не было. Вокруг шныряли только куница, соболь да норка, но эти звери не мешали Казану и Серой Волчице.
Однажды они повстречались с огромной старой выдрой, у которой с наступлением лета шерсть уже начала приобретать светло-серый оттенок. Казан, потолстевший и ленивый, поглядел на выдру с полным равнодушием. Серая Волчица принюхалась – запах напоминал рыбий. Для них выдра имела не больше значения, чем, например, плывущее бревно. Это было существо не из их стихии, нечто вроде рыбы. И они продолжали свой путь, не ведая о том, что это непонятное животное с темными ластами скоро станет их союзником в одной из тех смертельных схваток, после которых остаются в живых только самые сильные, в одной из тех войн, история которых является достоянием молчаливой луны, немых звезд и ветра, чей шепот еще никому не удалось разобрать.
На следующий день после встречи с выдрой Казан и Серая Волчица продолжали идти на запад, держась все время берега ручья. Пройдя мили три, они встретили на своем пути препятствие, которое вынудило их повернуть на север. Препятствием этим была построенная бобрами плотина ярдов в двести шириной. Запруженная река затопила болото и лес на целую милю. Ни Серая Волчица, ни Казан не проявили никакого интереса к бобрам. Бобры тоже находились где-то вне их мира, так же как выдра, рыба, птицы.
Уже много лет в эту долину между двумя грядами холмов не являлись охотники за бобрами. Если бы какой-нибудь индеец-траппер пришел на этот безымянный ручей и поймал патриарха и предводителя бобров, он бы легко определил, что этот бобр очень стар, и, наверное, назвал бы его «Сломанный Зуб». Потому что один из четырех длинных резцов, которыми бобры подтачивают деревья для своих плотин, был у старика сломан. Шесть лет назад Сломанный Зуб привел к устью ручья несколько своих сверстников-бобров. Здесь они построили небольшую плотину и заложили первую нору. В апреле следующего года у подруги Сломанного Зуба родилось четыре детеныша, и все другие самки увеличили население колонии – каждая на три или четыре новых члена. В конце четвертого года это первое поколение детей должно было бы, по закону природы, покинуть колонию и построить себе отдельную плотину и свои собственные норы. Но они не ушли. Так продолжалось и с другими поколениями. И вот этим ранним летом шестого года колония уже напоминала большой город. Здесь располагалось пятнадцать нор и более сотни бобров, не считая детенышей, родившихся в этом году. Плотина все расширялась, пока не достигла двухсот ярдов. Вода залила большую площадь леса – березняк вперемежку с тополем – и участок болота, поросшего ивняком и ольхой. Но, несмотря на это, пищи становилось меньше. И в норах было тесно, они были переполнены – бобры, как люди, привязываются к дому, где родились. Нора Сломанного Зуба достигала внутри девяти футов в длину и семи в ширину, а жило в ней двадцать семь его детей и внуков.