КВАРТЕРОНКА. Майн Рид
лы, я вовсе не отличался сочувствием к классическому. Десять лет, проведенных над дикими гиперболами Гомера, механическими стихотворениями Вергилия и сухими грубостями Горация Флакка, не наделили меня пониманием той классической красоты, которую чувствует – истинно или притворно – учёный в очках. Мое воображение не было создано жить идеальным, или мечтать о прошлом. Я нахожу наслаждение в действительном, положительном и настоящем. Дон-Кохиты могут играть роль трубадуров в разрушившихся замках, а жеманные мисс покрывать землю руководствами. Я со своей стороны не верю романизму давнопрошедшей жизни. В современном Теле я вижу наемщика, готового продать свои дюжие члены какому бы то ни было тирану, а живописный Мадзарони, при ближайшем знакомстве, умаляется до размера самого обыкновенного воришки. В разрушающихся стенах Афин и развалинах Рима, я встречаю негостеприимство и голод. Я не верю, чтобы бедность была живописна. Я не нахожу наслаждения в оборванном романтизме.
А между тем меня вызвала из дому страсть к романическому. Я жаждал поэтического и живописного, потому что находился именно в таких летах, когда воображение наполнено сильнейшею верою в их действительность. Мое воображение еще и теперь не потеряло этой веры. Я теперь старее, но час разочарования еще не наступил для меня – и никогда не наступит. В жизни есть романизм, это не обманчивая мечта. Он живет не в бесплодных формах и ребяческих обрядах модных гостиных. Жилище его в другом месте, среди величественных сцен природы – хотя они не служат ему необходимым аккомпанементом. Он также сроднен полям и лесам, скалам, рекам и горам, как и хорошо протоптанным дорогам торгового города. Жилище его в человеческом сердце – в сердце, которое бьется высокими стремлениями – в груди, которая дышит благородными страстями свободы и любви!
Шаги мои направлены не к классическим берегам, но к землям новой и более могущественной жизни. На запад отправился я отыскивать романизм. Я нашёл его в самой привлекательной его форме, под блестящим небом Луизианы.
В январе 18… я ступил ногою на землю нового света – на место, омоченное английской кровью. Вежливый шкипер, который перевез меня через Атлантический Океан, взял меня в свой гиг. Мне любопытно было осмотреть иоле этого решительного дела, потому что в этом периоде моей жизни я имел наклонность к военным подвигам.
С тех пор, как я стоял на этом поле битвы, я участвовал своею шпагою не в одном сражении. То, что было для меня тогда теорией, оправдалось опытностью.
Через час я бродил по улицам Нового Города, уже не думая о военных делах. Размышления мои обратились совсем в другую сторону. Общественная жизнь в новом свете со всей своей свежестью и силой двигалась перед моими глазами, подобию панораме, и, несмотря на мое притязание к nil admirari, я не мог не удивляться.
И один из предметов моего удивления, встретивший меня на самом пороге заатлантической жизни – было открытие моей собственной бесполезности. Я мог указать на свое бюро и сказать:
– Тут лежат доказательства моей учёности – лучшие награды, полученные в университете.
Но на что они полезны? Сухие теории, которым я научился, не имели применения к целям действительной жизни. Логика моя была болтовней попугая. Моя классическая учёность заваливала как хлам мой разум; и я так был приготовлен бороться с жизнью, приносить пользу себе или ближним, как будто получил учёную степень в китайской мнемонике.
О, да! Местные профессора, учившие меня синтаксису и скандаванию, вы сочли бы меня неблагодарным, если бы я выразил презрение и негодование, которое тогда чувствовал к вам – тогда как оглядывался на десять лет, истраченных понапрасну под вашим надзором – тогда как в то время, когда я воображал себя ученым человеком, обманчивая мечта моя исчезла и я пробудился к сознанию, что я не знал ничего.
С деньгами в кармане и с весьма немногими познаниями в голове, я бродил по улицам Нового Орлеана, все с возраставшим удивлением.
Через полгода я проходил по этим сильным улицам с весьма небольшим количеством денег в кармане, но с запасом дознаний, значительно увеличившимся. В эти шесть месяцев я приобрел опытность более обширную, нежели в шесть лет моей прежней жизни.
Я заплатил довольно дорого за эту опытность. Мой дорожный капитал растратился в тигле кофейных, театров, маскарадов и «квартеронских» балов. Некоторая часть этого капитала была положена в тот банк (фараон), который не дает процентов и не возвращает капитала!
Я почти боялся свести счёт моим деньгам. Наконец принудил себя сделать это и нашёл, расплатившись по счёту в гостинице, что у меня осталось ровно двадцать пять долларов! Двадцать пять долларов на прожитие до тех пор, пока я напишу домой и получу ответ – это продолжится, по крайней мере, три месяца – я и говорю о том времени, когда атлантические пароходы еще не существовали.
Шесть месяцев я грешил. Теперь я раскаивался и желал исправиться. Я даже желал занять какое-нибудь место. Но мое холодное классическое воспитание, не научившее меня беречь кошелек, не могло также помочь мне наполнить его; и во всем этом деловом городе я не мог найти должности, которую был бы способен исполнять!
Без друзей, обескураженный,