Блудная дочь возвращается. Елена Анопова
утверждали, что наяву видели возносящегося Бергмана.
Последняя сцена, несомненно, носила заданный идеологический характер. (Наверное, это было непременным условием Росконцерта, позволяющим гипнотизёру легально выступать.) Но если учесть, что две трети жителей Земли подвержены гипнозу, а остальные всегда предпочитают примкнуть к большинству, приходиться о многом задуматся…
Посещение ленинградского Политеха осталось, пожалуй, одним из самых ярких и примечательных воспоминаний того времени. И если какие-то подробности других событий, как и их последовательность, с трудом выплывают из тумана моей памяти, лишь цепляясь друг за друга, то картины гипнотического сеанса всегда находятся на поверхности, заставляя мысленно не единожды возвращаться к ним.
Кажется, уже на другой день после сеанса в Политехе Загран-цев отвёз меня в клинику, где мне произвели несложную операцию, освободившую меня от всех проблем. Жизнь снова стала прекрасной и удивительной. Это был уже не первый аборт в моей жизни, поэтому я не испытывала страха, угрызения совести меня тоже не терзали.
Загранцев всё время, пока я была в операционной, просидел в приёмной, как трепетный любовник, будто всё это его близко касалось. Через несколько часов он забрал меня из больницы и сразу отвёз в гостиницу. Там он ухаживал за мной с опытностью медицинской сестры и нежностью матери, за что я прониклась к нему доверием и необычайной благодарностью, но с ещё большей уверенностью причислила его к секменьшинствам.
Так, сбросив мучавшее меня бремя, я снова ощутила радости жизни. Тем более, что от ленинградских белых ночей веяло романтикой, а для меня ещё и полной свободой.
Было очень жарко, на Неве под Петропавловской крепостью вовсю купались, Загранцев не оставлял меня своими заботами и почти каждый день что-то придумывал: мы ездили на пляж, осматривали городские достопримечательности, но при этом никаких «дурацких» поползновений он не делал. Оставаясь одна, я тоже бродила по городу, правда уже по определённому маршруту: от антикварных лавок к книжным магазинам. Тогда я для себя впервые открыла, что в других городах, особенно где-нибудь в захолустье, есть книги, которых не купишь в Москве, – моя библиотека стала пополняться разнообразной литературой: от художественной до философской. Кроме того, я побывала на Охтинском кладбище, где была похоронена моя родная мама. Убирала там, сажала цветы и т. д., потом беседовала с ней, правда тогда ещё односторонне, не слыша ответа, благодарила за то, что она меня родила, возможно, ценой своей жизни. Когда она меня родила, ей было 43 года, а в 45 она умерла от лейкемии, перед этим долго болея. Безусловно, поздние роды сыграли свою роль, подорвав её здоровье. А может, она выполнила все задачи своей жизни, последняя из которых заключалась в моём появлении на свет.
В преддверии лета Ленинград выглядел уже совсем иначе, чем ранней весной. Из серого в подтёках