Птица. Ольга Власенко

      У Птицы снова зудели лопатки. Зуд был нечеловеческий: казалось, что под кожей ютится целый пчелиный рой – и все эти полосатые, мохнатые насекомые дружно дребезжат своими крылышками, стремясь вырваться на волю. Птица безуспешно пытался достать до невидимого улья, почесаться всласть, но никак не мог и, перестаравшись с подобной акробатикой, едва не вывихнул плечо. У него не получалось взять в толк, что там могло так сильно чесаться – комаров еще не было, а мерзких жучков в его съемной квартире и подавно не водилось.

      – Эй, Птица, идешь? – окликнули его из-за входной двери. От неожиданности он вздрогнул и прекратил свои провальные попытки почесать спину. Оглянувшись, крикнул:

      – Бегу!

      Он неаккуратно схватил с крючка в прихожей куртку, мельком глянул в зеркало и вышел из квартиры. Стоял позднеапрельский вечер, и около подъезда его встретил Илья, с которым они вместе учились на философском факультете. Он изрядно подустал ждать долго собиравшегося Птицу и успел спуститься.

      – Копуша, – по-доброму кивнул он Птице и закурил сигарету. – В Яму или на Патрики?

      – В Яму.

      – Ну идем, – отозвался Илья. Он стряхнул пепел с сигареты и пнул подвернувшийся под носок кроссовки камешек.

      Илья начал решительно пробираться сквозь толпы детей во дворе дома, которые уже вовсю предвкушали летние каникулы и явно плевать хотели на контрольные работы. Птица плелся за ним, засунув руки в карманы куртки. То и дело он неосторожно натыкался на шумящих школьников. Илье приходилось оборачиваться, чтобы убедиться, что Птица все еще идет за ним и не застрял, вежливо пытаясь обойти очередного ребенка. Наконец выйдя со двора на оживленную улицу, Илья спросил:

      – Ты чего смурной такой? Опять с Платоном беда?

      Птица пожал плечами. Беды с Платоном у него были начиная с первого курса.

      – Да спал не очень, снилась какая-то дребедень.

      Илья хмыкнул, положил руку Птице на плечо и наклонился к нему, будто собирался поведать сакральную истину:

      – Тебе бы поменьше загоняться.

      Птица нахмурился, уставившись себе под ноги, и поджал губы:

      – Я не загоняюсь, просто…

      – …некоторые люди ведут себя по-уродски, а ты никак не можешь смириться?

      – Ну, в общем и целом, да, – согласился Птица.

      – Понимаю. Но всех людей не исправить.

      Птица кивнул, признавая поражение. Да, не исправить, это точно.

      В Яме было, как всегда, не протолкнуться. Бетонный амфитеатр двадцать первого века был набит людьми, хотя не мог похвастаться ни гладиаторскими боями, ни философскими дебатами. Птица с Ильей нежно любили Яму. В их воображении они сами были античными философами, которые заявляются «пояснить за трагедию», что в конечном счете довольно быстро скатывалось если не в комедию, то в стендап точно. «Яму следовало назвать ульем», – рассеянно подумал Птица, мотнув головой и вдохнув чей-то фруктовый дым от электронной сигареты. Амфитеатр жил своей молодой и ни о чем не жалеющей жизнью, шумел десятками портативных колонок JBL, вокруг которых толпились люди. Из расположившейся рядом на Покровке пиццерии пахло горячей пиццей.

      – Вон туда идем, – указал Илья куда-то в верхний ряд сбоку, углядев свободное место.

      Они сели на деревянные доски, которые заменяли сиденья и спасали от холода бетона. Илья поджал под себя ногу, повернувшись к Птице:

      – Ходили вчера с Лерой в Пушку на Люсьена Фрейда, она так ругалась, ты бы слышал!

      – На Фрейда? – уточнил Птица.

      – Да не, на организацию выставки и на инфраструктуру Пушки в целом. Она же у меня из этих, – любовно