Тайный дневник Натальи Гончаровой. Клод Марк Камински
автор любовных стихов, питал к нему восторженное уважение. Разве не сам он заявил: «Парни мой учитель!»?
Парни был выходцем с острова Реюньон, а в те времена наша Россия поддерживала с этим островом близкие отношения. Таковы мистерии истории мира.
Но тем, кого мы обожали и превозносили до небес, был Расин.
О, Расин, Расин! Он был нашим кумиром; благодаря ему мы, как и все юные придворные дамы, переживали великие расиновские страсти, разрывающие нашу тусклую супружескую жизнь и растительное существование.
Часто случалось, что большая разница в возрасте с супругом толкала некоторых жен уподобляться Федре, проникаясь запретной страстью к Ипполиту, своему пасынку.
А поскольку общество с неколебимой определенностью считало женщину существом зависимым, ни одной из нас не суждено было сбросить это давившее на нас свинцовое имперское ярмо. Когда мы сидели в зрительном зале на представлении трагедии «Андромаха», то какая Гермиона не мечтала бы убить своего Пирра!
Выходя из театра после «Федры», я была глубоко взволнована; ни одна другая пьеса не произвела на меня столь сильного впечатления. Это стало откровением: я была Федрой!
Было странное сходство в обстоятельствах нашего появления на свет: она – дочь царя Миноса и Пасифаи, прославившейся противоестественной любовью с быком… про́клятая кровь текла в ее венах; как она ни боролась, ее мрачный конец был неизбежен. Чем отчаянней сопротивлялась она несправедливой судьбе, тем теснее сжимались тенета трагедии.
Как и у Федры, мое происхождение вызывало сомнения; я была дочерью впавшего в безумие отца и жестокосердной матери, скрывающей свое родство, а также грешившей адюльтером.
От Венеры я получила в удел красоту и полагала, что это верный залог успеха и счастья; оказалось, ничего подобного; как и у Федры, это стало моим проклятьем: красота подвигла меня предать мужа, что и вызвало его смерть. Такой создала меня природа, и я буду нести это бремя как свой крест.
Подобно приговору Фатума у латинян или Мойр у греков, я тоже была обречена исполнить свою судьбу. Меня пожирала внутренняя отрава, как пуля, терзавшая Александра в его последние минуты.
А вот мужчины предпочитали трагедии Корнеля; эти трагедии представлялись уроками силы воли, преодоления себя, порождавшими героизм. Молодые люди воображали себя доном Родриго в «Сиде» и с воображаемой шпагой в руке декламировали:
– Сын, храбр ты или трус?
или же:
– Честь всех в свете благ дороже,
И будь граф Гормас жив, теперь я б сделал то же.
Затем, глядя друг на друга с ненавистью, гневно бросали:
– Рассей мое незнанье, дона Дьего знаешь ты?
Не требовалось больших усилий воображения, чтобы перенести ситуацию в «Сиде» на противостояние Александра с одной стороны и барона Геккерна и Жоржа Дантеса с другой. Барон – дон Дьего, слишком старый, чтобы отомстить за себя самому, просит сделать это своего сына Дантеса-Родриго!
Пьесы