Нескучные рассказы. Георгий Разумов
ей легкой руки, он стал Васляем, и так его звали и домашние, и соседские, и все, кто его знал.
Вторая его необычность проявилась где-то в трехлетнем возрасте. Заключалась она в том, что он, как бы это выразиться помягче, терпеть не мог какую-либо обувь на своих ногах и поэтому бегал босиком всюду с той поры, когда еще не весь снег стаял на улице, и до тех пор, пока землю не сковывал мороз, и не начинали летать белые мухи. Частенько, если мать не успевала уследить, он и зимой отважно выбегал на улицу, и шпарил с быстротой молнии по сугробам так, что только пятки сверкали. Все дети – народ подвижный. Назвать Васляя подвижным – это означало ничего не сказать о нем. Он был быстр, как ветер, шустр, как шарик ртути, и отследить траекторию его движения, а тем более предугадать ее, было просто невозможно. В этом заключалась его третья необычность. Четвертая заключалась в его нраве. Он всегда был улыбчив, радостен, приветлив, и как-то по особенному добродушен. Никто никогда не видел его раздраженным, злящимся или еще как-либо выражающим свое неудовольствие. Пятая особенность заключалась в его каком-то удивительном, прямо таки наивном бесстрашии. Его не пугали ни высота, ни темнота, ни еще что-то, чего обычно побаиваются дети. Достаточно сказать, что он бесстрашно сигал в речку с высоченного моста, неустрашимо плавал в реке, нырял с крутых берегов, лазал по деревьям, строящимся зданиям, как угорелый носился босиком по кучам камней и битого стекла, и все ему сходило с рук. Даже упав однажды с третьего этажа на стройке на кучу кирпича, он отделался парой синяков и пустяковой царапиной. И все это проделывал человечек, которому еще не было и семи лет.
Но главная его особенность заключалась в том, что в его присутствии все домашние животные начинали вести себя так, как будто Васляй для них – лучший друг. Это делали кошки, собаки, овцы, коровы и вся другая домашняя живность независимо от того, наши это были животные, или соседские. Более того, даже насекомые, казалось, относились к нему особенно. Я часто видел, как бабочки и стрекозы запросто садились к нему на руки и не улетали, если он их легонько трогал пальцем другой руки. Пчелы на пасеке, как мне казалось, вообще считали его своим другом, и ползали по нему запросто, как по цветам. Ни разу я не видел, чтобы пчела его ужалила. А он, внимательно разглядывая своих маленьких друзей, никогда их не обижал, не отгонял и относился к ним с каким-то своеобразным чувством, которое проявлялось особым выражением его лица, суть которого очень трудно передать словами.
Все свободное время Васляй проводил на улице, бегая неизвестно где, благо тогдашние условия жизни в нашем городке, который был больше похож на деревню, позволяли это делать без особых затруднений. Целыми днями он со сверстниками бегал по полям, пропадал на речке, бегал в соседнюю рощу. Короче, найти его было днем очень трудно. Выбегал из дому чуть солнце встало, и появлялся в избе затемно. Все попытки и родителей, и нас, старших братьев, как-то зарежимить его, неизменно терпели фиаско – Васляй улучал минутку, сбегал и….ищи ветра в поле. Так продолжалось до школы.
В школу наш герой пошел семи с половиной лет от роду. Зная его неусидчивость, страсть к свободе, мы с опаской ожидали бурных протестов с его стороны, но вопреки ожиданиям, он отнесся к ограничениям своей свободы как-то без особого сопротивления, вроде даже с некоторым проявлением интереса. Однако, как поется в известной песенке, недолго музыка играла. Нашему Васляю занятия в школе быстро надоели, и он стал к ним относиться, как к досадному и неизбежному злу, с которым нужно смириться, но которое при первом удобном случае нужно и можно было игнорировать. Начались проблемы и с посещаемостью (сбегал с уроков) и успеваемостью. Короче говоря, на семейном совете мне было поручено взять шефство над школьными делами Васляя.
Отныне я отслеживал его посещаемость, проверял, сделал ли он уроки, все ли взял с собой в школу, и так далее. Под мои контролем дела его стали как будто налаживаться. Он успешно решал примеры и задачки по арифметике, старательно рисовал каракули в тетрадках по письму. Ежедневно я заставлял его читать мне букварь. Обычно мы делали это ближе к вечеру. Я говорил, ну что, Васляй, давай почитаем. Давай – отвечал он – с готовностью доставал букварь, открывал его там, где они занимались в школе и, показывая пальчиком на каждое слово, читал, старательно выговаривая каждую буковку-звук. Обычно на этом все и заканчивалось, и, проверив его тетрадки, я отпускал его гулять. Так дело шло у нас почти до конца третьей четверти; я был вполне уверен, что наш Васляй уже умеет читать, так как он бодро и безошибочно читал мне все слова на любой странице букваря, на которые я ему указывал.
Однажды, в очередной раз проверяя его домашнее задание, я как обычно, заставил все прочитать. Он все мне точно прочел, однако, повинуясь какому-то неясному импульсу, я перевернул страницу букваря туда, где они еще не занимались. Там были написаны все те же слова, что и на предыдущей странице, я попросил его почитать здесь. Васляй, глянув на меня чистыми глазками, невинно заявил мне: а мы здесь еще не читали в школе, и я не знаю, как это читать. Тут меня внезапно пронзила мысль, что наш братик до сих пор совсем не умеет читать. Я взял листок бумаги, и начал писать печатными буквами все слова, которые