Валёр. Иван Июль
и, замахав своими длинными руками, бросился на Макария.
Но Берли – есть Берли! Его быстрым наскоком не взять: ни петлёю, ни испугами зла. Он мгновенно захватил лапой эту петлю и, перекусивши её, прыгнул на этого широкоплечего, вцепившись пастью в его руку.
Но второго, с тонзурой, этим не остановить, не усмирить. Он, как ветряная мельница под диким ветром, махал своими длинными руками и с криками «я!», бросался на Макария. И уклонится от них, почти что, небыло никакой возможности и такта. Словно, это жестокая беспощадность к чистому миру гостеприимства, нашла здесь свою применимость. И остановить её от этих действий, нет ни времени, ни возможности, ни силы.
И Макарий, оглянувшись, рванул оглоблю от старой телеги, взмахнул нею в сторону чужака, и громко воскликнув:
– Ух! Вот и тебе подарок от нас! – со всей силы стукнул по плечу, этого, странного, махающего руками «гостя». Но тот отскочил от оглобли, как резиновый мячик и опять бесшабашно кинулся на Макария.
«Выстоять против этих захватчиков, обязательно! Я ведь, пограничник!», – мелькнула жгучая мысль, и он краем глаз увидел, что его Берли неподвижно лежит на траве. Второй, что пониже, вдруг скомандовал:
– Не трожь! Оставь его, пускай остынет от нас. Мы уходим туда, куда нас зовёт жизнь! Ты слышишь, что я говорю? – крикнул тот, что низок ростом.
Но, этот, с тонзурой, ещё резвее накинулся на Макария.
Мощный удар ноги попал Макарию прямо в грудь и, споткнувшись, он упал на старую телегу, к печке. Боль в груди рванула силы изнутри и он, Макарий, вскричал во всю лесную мощь:
– Уху, ведь, разольёте! Она-то, здесь причём? Это же – ваша сила!
И мгновенно остановилось дикое нападение чужаков. Как будто волшебство невероятности прекратило безумное нападение этих «путников».
Сразу стали слышны щебетанья камышовок из берёз, склонивших во двор свои ветки. Кусты даровито заблистали ягодами чёрной черёмухи, показывая настоящую, совсем ещё не опавшую жизнь.
И солнце засветило мирно, и озеро не тревожилось в своей близости. Лес – зазывно шумел в своей умелости доставать нарядной зеленью до лазурной выси. И будто небыло угроз от пришлых забияк, и того плохого, которого никогда не ждёшь, и не веришь, что такое есть.
«Вот так путники…, и до чего – не путные! Выдохнуть от них – и сил уже почти нет! А день-то, чистый, выше всех ожиданий! Хоть песни пой, а хоть пляши: действительно он прекрасный, до непостижимости!».
Эти, двое, присели вдалеке на траву и о чём-то шептались меж собой, жестикулируя руками.
Макарий, тяжело дыша, подошёл к Берли и потрогал грудь. Да, сердце билось, как тогда в лесу. Но стекала тоненькой струёй жизненная кровь по густой шерсти, на эту обретённую приозёрную траву, из старой открывшейся раны.
– Эй! Ты! Слышишь ли ты нас, или нет? Поговорить нам надо, без войны, а так, по-людски. Есть о чём нам говорить, если ты на нас не зол и обиду кинешь прочь! За пса своего нас прости! Это не мы его так, а он сам так вот сумел. Руку он повредил сильно очень! И если имеется у тебя какой-нибудь йод и чем-то забинтовать,