Котёнок. Владарг Дельсат
Котёнком, ласково-ласково, а мама… Мамы у меня нет. Так получилось, но она хотя бы жива, а большего мне не надо, потому что у меня есть папа. Мне тринадцать лет, и я болею. Странная редкая болезнь обнаружилась тогда, когда было почти поздно. Мама тогда сопротивлялась изо всех сил моим обследованиям, потому что «нечего из ребенка инвалида делать», вот и было потеряно время. Я не осуждаю её, в конце концов, кто я такая, чтобы кого-то осуждать? Тем более ставшую чужой маму.
Папа старается сделать так, чтобы я себя не чувствовала всеми брошенной, хотя это на самом деле так. У меня есть папа и… больше никого. Бабушки с дедушками как-то очень быстро исчезли, когда оказалось, что я больше не могу ходить, да и дышать сама. Только папина мама ко мне по-людски относилась, но и её не стало, потому что она умерла, старенькая была уже. А мамины родители… Всё-всё, не вспоминаю. Нельзя вспоминать эти брезгливые лица, а то я плакать буду, а плакать мне нельзя – сердце может остановиться. Хотя рано или поздно оно и само остановится, только папу жалко. Поэтому, наверное, и живу.
Я люблю писать сказки, хотя, скорее всего, плохо их пишу, но кому какое дело? Мне просто надо хоть в чём-то почувствовать себя живой. Помню, бабушка, которая папина мама, учила меня ведовству, и у меня даже что-то получалось, но она ушла и… Не забуду, как тогда, в последний раз, она погладила меня очень ласково и пообещала «замолвить словечко».
Друзей и подруг у меня нет. Они все отвернулись от меня, когда я стала неправильной. Все-все! И даже в сети заблокировали, чтобы, наверное, не мозолила им глаза своей коляской. Я тогда умерла во второй раз, первый-то по дороге из школы был… А в третий – когда мама мне пожелала. Она же пожелала, чтобы меня не было, и меня не стало, но папа вернул, потому что я ему важнее даже мамы.
Я часто лежу в больнице, потому что так надо, и ещё мы с папой ездим по разным городам, чтобы узнать, как мне помочь. Но помочь мне нельзя, я рано или поздно умру, так и нечего об этом думать. Я папина Котенка, он так говорит, и я улыбаюсь, потому что быть папиной – очень важно. Это и есть смысл моей жизни.
Всё чаще становится холодно и страшно. Чёрная ледяная бездна хочет меня к себе забрать, чтобы не было никакой Кати, а папа не пускает. Но не всякое остановившееся сердце можно запустить, я знаю это. Поэтому я пишу сказку о том, что вот такая девочка, как я, вдруг попала в сказку и там у нее был сказочный принц. Я даже представляю его себе – с серыми волшебными глазами, светлыми волосами и надёжными руками.
– Катя, пойдём погуляем? – предлагает папа, и я киваю.
С папочкой куда угодно, хотя на улице опять будут эти… люди. Они станут смотреть с брезгливостью, примутся отворачиваться, как от нечистот, будут жалеть. Но папа прав: гулять надо, нельзя замыкаться в четырёх стенах, просто нельзя. Значит, надо вставать с кровати… Я привычно цепляюсь руками за поручень, чтобы пересесть в коляску, но внезапно возникшая боль простреливает запястья так, что я просто падаю обратно, громко вскрикнув.
– Что случилось, Котёнок? – папа мгновенно оказывается рядом. – Что болит?
– Запястья, – всхлипываю я, понимая, что сказка, скорее всего, окажется недописанной. Если руки болят, я писать не смогу!
– Не плачем, папа все решит, – становится он сразу же очень серьёзным. – Это не сюрприз, – объясняет мне папочка, – мы этого ждали.
И у меня появляется надежда. Если этого ждали, значит, и подготовились, поэтому я замираю, с надеждой глядя на него, а папа достает такие чёрные штуки, на перчатки похожие, только без пальцев, и надевает их мне на руки. Штуки охватывают запястье, надёжно его фиксируя, но писать они, наверное, не будут мешать. Я привыкаю к тому, что руки частично блокированы.
– Ну-ка, – предлагает папа, показывая на петлю для пересаживания, – пробуй.
Ой я глу-у-упая, я же за поручень схватилась, а надо было за петлю! Рука вывернулась, вот и больно стало. Но теперь… Я хватаюсь за петлю и спокойно пересаживаюсь, не ощущая никакой боли, вот совершенно. Это значит, гулять мы все-таки пойдём. Хорошо, что не в больницу.
Мне нужны подгузники. Наверное, это странно: большая девочка, а в подгузниках, но тут ничего не поделаешь – я не всегда чувствую, да и когда чувствую – туалет мне подходит не всякий, так что стоит смириться, я и смирилась. Подгузник я умею надевать сама, затем с джинсами мне помогает папа, ну и с курткой потом тоже, потому что её нужно надевать аккуратно, чтобы не вывернуть плечо.
Вот я уже и готова. Кладу руки на дуги, направляя коляску к выходу. Даже не болезнь, а эта коляска навсегда разделила мою жизнь на «до» и «после». Проклятье, клеймом лёгшее на всё моё детство. Папа открывает дверь, помогая мне выехать, затем лифт и – держаться. Не смотреть людям в глаза – только поверх голов, не видеть их взглядов… Держаться и не плакать… Хотя папа все это знает и сам, значит, он что-то придумал.
– А кто это у нас такая грустная? – слышу я голос и поднимаю голову, чтобы увидеть бабу Зину со второго этажа. – А ну, пойду-ка я с тобой, ты же гулять?
– Здравствуйте, – улыбаюсь я ей.
Она просто