Гипербола. Наталья Долгодворова
й взгляд из-под очков, казалось, не предвещал ничего хорошего.
Дети перешептывались, боязливо поглядывая в сторону любимой учительницы. Обычно милая, совершенно искренняя улыбка, сейчас пропала. Мария Ивановна выглядела очень озабоченно, что было естественным, если учитывать сложившуюся ситуацию.
Учительница изучала лица детей: красивые, добрые, иногда смешные, и такие родные. Дети, которые скоро вылетят из-под её крыла, как птенцы из гнезда. Ещё несколько месяцев, и гнездо, то есть кабинет, где почти четыре года размещался теперь уже четвертый «Вэ», опустеет.
Мария Ивановна остановила свой взгляд на светловолосом мальчике, озорном, но от этого не менее любимом. Мысль, что этот мальчишка с взъерошенными волосами, наверное, свёл бы с ума любого учителя своими проделками, посетила Марию Ивановну уже не в первый раз.
– Смирнов, – сказала она строго, – признавайся, это был ты?
Смирнов покачал головой со взъерошенными волосами. А затем низко склонился к парте, как будто прячась от пронизывающего насквозь взгляда Марии Ивановны.
На задних партах зашушукались. Мария Ивановна стукнула ладонью по столу с возгласом:
– Всем тихо! Я и так знаю, что это был Смирнов!
– Нет, Марьиванна, не я, – тихо подал голос Смирнов с первой парты.
– А кто? – удивилась Мария Ивановна, – у нас больше некому…
Смирнов считался первым и единственным кандидатом. Никто и мечтать не мог о такой славе. Бывало, ещё вообще ничего не произошло, а все уже знали, что это дело рук Смирнова. Даже мама Смирнова отвечала на звонок учителя не привычным «Алло», а вопросом: «Что на этот раз?». Смирнов даже книгу начал писать: «Дневник моих подвигов», чтобы потом, когда вырастет, вспоминать не пришлось. Сейчас он как раз работал над третьим томом дневника.
Мария Ивановна села на учительский стул. Она рукой провела по своим гладким чёрным волосам, как обычно, собранным в строгий пучок, сняла очки и стала тщательно протирать их идеально чистые стекла.
– Я вынуждена принять крайние меры. И я буду их применять, пока Смирнов не сознается, – печально промолвила учительница, на минуту переведя взгляд на окно. За окном уже звенела первая капель: крыши просыпались от зимней спячки. По-весеннему теплое солнце озорными лучиками призывало ребят на улицу играть в снежки. Последний урок на сегодня, и можно бежать на все четыре стороны, забыв о школе на целых три дня. Мария Ивановна тоже хотела немного поиграть.
– Мамедова к доске! – учительница всё также методично протирала очки.
Весь класс замер: такого подвоха от Марии Ивановны не ожидал никто. Все знают, что Мамедова больше всего боится отвечать у доски. И Мария Ивановна тоже знает: она старалась всегда спрашивать Мамедову с места. Сама Мамедова замерла ещё сильнее.
Ребята переглядывались: что же Мария Ивановна ещё придумает, чтобы узнать правду? Ведь у каждого, каждого из них была черта или особенность, на которую можно было надавить. Но выдать Смирнова, значит предать друга. И все ребята решили держаться до последнего, хотя скрывать особо было нечего: итак, все знают, что это был Смирнов. Даже сама Мария Ивановна.
Мамедова медленно двигалась вдоль парт к ненавистной доске. Её сердце громко стучало от страха, отдавая в уши.
– Декламируй стихи! Любые! Желательно подлиннее! – скомандовала Мария Ивановна Мамедовой, многозначительно посмотрев на Смирнова.
Смирнов сильнее вжался в парту. Казалось, ещё немного, и он провалится сквозь неё. А может, и вообще, сквозь школу, а там, и сквозь землю, недалеко. Мамедову ему подставлять не хотелось, но «Дневник подвигов» сам не напишется: пришлось идти на жертвы.
Мамедова в школе ни разу не читала стихов, поэтому Мария Ивановна надеялась увидеть слёзы на глазах у Мамедовой, а на лице Смирнова – искреннее раскаяние. Но учительница поняла, что просчиталась, когда Мамедова, начала по памяти, без запинки, читать поэму «Руслан и Людмила».
Дети застыли в немом восторге: сила, воля и характер были у скромной трусишки Мамедовой. Этот день она и они будут помнить вечно. Мамедова, как день падения её собственных страхов, а ребята, как день единения класса. Учительница бросила им вызов, они его приняли и отразили.
– Один-ноль, Марьиванна, – прошептал Смирнов.
Мария Ивановна не стала показывать разочарования. Конечно, она не могла предусмотреть, что Мамедова – вундеркинд. А кто бы смог? Учитель физкультуры Александр Павлович? Он только подтянуться пятьдесят раз может. А детей разглядеть – это вершина педагогического мастерства. Мария Ивановна стремилась к вершинам, старалась, и то Мамедову проглядела. Нет, Александр Павлович не смог бы.
Учительница встала, подошла к Мамедовой на фразе «…И медленно в душе твоей Надежда гибнет, гаснет вера…»
«Не угаснет моя надежда, не надейтесь», – подумала Мария Ивановна. Вслух же она произнесла: – Спасибо, Мамедова, пять в четверти. Да, что там, годовую пятерку поставлю за столь впечатляющие познания в классике. Теперь будешь нам по праздникам стихи читать. И на городской конкурс чтецов