Падший ангел.
заговорил он, пронизывая меня своими глазами. – Вы должны жить, должны и дальше быть вестником правды, пусть даже вас никто и не будет слышать, но в дальнейшем, впоследствии – ваше имя будут помнить, называть, вы войдёте в историю, и будете примером для узников совести, принципиальных и смелых, честных людей, – Здесь я попробовал его перебить, напомнив, что я сижу не за свои убеждения, однако он нетерпеливым жестом прервал меня и продолжал, – Вы будете факелом, маяком во тьме, единственным, кто не боится сказать правду, и единственный, кто имеет такую возможность и достаточную силу пера и мастерство обращения со словом, чтобы если не показать нашей стране, какую они совершили ошибку, то хотя бы сделать так, чтобы они задумались, или посадить хоть одно зерно сомнения в их души, и, быть может, когда оно прорастет, наши граждане станут хоть немного сознательнее, и поймут, наконец, как они были глупы и слепы, и вы сможете утешить себя, придать своей жизни смысл, – лихорадочно говорил доктор, – я искренне верю, что это ваше предназначение в нашем больном, сломанном, ирреальном мире. Что бы вы ни делали, обещайте мне, что выживете, что будете делать всё, чтобы пролить свет на зверства этих дикарей и бесов, обещайте мне это ради моей дочери!
Казалось, он помешался. Но тем важнее было дать ему то, что он просит, хотя снизошедший на меня фатализм и снимал с меня ответственность за мои решения, я не хотел подводить врача, хотел отплатить ему за его доброту, почтить память его семьи, поэтому, даже несмотря на то, что завтра мне предстояла казнь и на горизонте упрямо маячила смерть, уже ставшая мне скорее другом, чем врагом, и я не собирался препятствовать своему попаданию на небо, я от всей души заверил его, что я исполню его поручение, если бог дарует мне возможность для этого.
Он, казалось, был удовлетворен и возбуждение прошло, хотя струйки пота, стекавшие по его лицу, всё ещё не испарились. Он схватил меня за руки.
– Бог даст. Будьте уверены, бог даст.
И, озарённый какой-то навязчивой идеей, так же лихорадочно, как и говорил, он вскочил и скрылся быстрее, чем я успел с ним попрощаться.
Я подошёл к окну.
На небосклон всходила луна.
Это последняя луна в моей жизни, думал я.
Завтра всё кончится, и ничего страшного или плохого в этом нет.
Так закончится мой странный путь, несколько смущающий своим скомканным финалом, но, тем не менее, если посмотреть на это более абстрактно, то…
Не могу не признать себя удовлетворённым.
Пусть будет так, как оно будет.
А там посмотрим.
И, провожаемый такими мыслями я лёг спать.
Спалось мне хорошо, но внезапно сон прервали, даже раньше, чем надо было, и хотя я готов был умереть, выспаться я тоже хотел и потому пришлось гасить мне в душе свое недовольство, в согласии со своим новым философским мировоззрением, но когда охранник открыл дверь, он не швырнул в меня миской и даже не повёл меня на расстрел.
Он остался стоять в дверях и смотреть на меня озадаченным взглядом, настолько, что во мне даже проснулся интерес,