Траур по человеку, которым не стал. Елизавета Доменская
больным телом, что плакало, скулило и выло от мелодрам, однако и я научился над ними смеяться.
Несовместимые с жизнью мечты мои порождали столь мощный двигатель, что я лишь бежал от одной цели к другой, сожалея о том, что не сумею выполнить их всех за нехваткой времени. Я бы только творил и жил, вечно прощал, продлевал моменты радости, громко пел и писал этюды. Ввек не удалось бы найти того, кто посмел бы обогнать меня в сей гонке.
Уверен, не придётся рассказывать вам о смысле моей жизни, ведь он заключался в том, что я совсем перестал его искать. Я запутался в попытках, разных способах, реваншах и достаточно проиграл своих собственных революций, но с первого до последнего дня всё, что я видел перед тем, как уснуть – это надежда.
Надежда – не сестра фатализма. Здесь я надеялся не на расположение судьбы, но на собственные силы. Я мечтал одолеть начатую игру.
Определив власть выбора, я нацелился на подсознание. Разумеется, не одним лишь возгласом меняется мир вокруг человека, но тот влияет на окружение сам путём долгой, неоправданной веры. Я, казалось, выбирал, но выбирал ли мой разум?
Предпочтение волюнтаризма никогда не было удачей. Придаёт сил то, что надеешься ты лишь на собственную поддержку, однако и всякий проступок – непременно твой личный проигрыш. Ты думаешь, что решаешь сам, тогда зачем выбрал это?
«Время лечит», – бездумно пел я долгие годы. Мне чудилось, будто оно уносит с собой, позволяет забыть; но ведь одно его течение не сумеет стать лекарством. Тогда я искал терапию в своей голове.
Мне легче в крайностях было перед другими винить себя. «Ведь я, на самом-то деле, не виновен», – ошибался я раз за разом, ибо думал, что имею на то право.
Я не хочу болеть оттого, что мне больно. Человек не должен заливать книгу кислотой, когда может вырвать оттуда лишь один лист. Моя книга сгорала, но надежда не уставала шептать: «Из пепла вновь зародится жизнь».
Выбор и награждал, и корил меня. Все действия отныне лежали на моей ответственности. Я не прекращал улыбаться. Пускай же будет и свет, и тьма!
Что-то во мне стремилось принять невзгоды. Раньше я видел их препятствием, запущенной опухолью, однако с тех пор я решил любить это, а не убивать. Бесконечные ошибки привели меня к тому, что я стал ими гордиться. Пустил бы я на одну слезу меньше – быть может, не сумел бы признать все остальные.
Мои крылья перестали прятаться. Я был благодарен то ли себе, то ли судьбе, что такой выбор состоялся. Отпустив прежние познания, ведущие к мукам, я наслаждался неведением. Пускай мир обречённо исследуется дальше, я же спою реквием на ваших похоронах!
Горести я всё так же помнил и хранил, наконец покончив с их отрицанием. «Всё это действительно было, Эспер», – говорю сам себе я. «Но все победы затмят тысячи поражений», – мечтал я, чтоб сказал мне это кто-нибудь ещё.
Давно осточертел уже белый поднятый флаг. Я не сдаюсь! Я буду бороться! Я хочу бороться!
Любовь подарила мне весь мир. Увы, я так и не нашёл той светлой, мудрой женщины, какая разделит