Оскар. Евгений Толкачев
какого-то крайнего изумления. Она глядела на сына, словно ждала от него объяснений этой загадки, – он ничего не говорил, но тревога, выжидательное недоумение, которое Оскар улавливал в остановившихся, расширенных зрачках (в последнее время такое выражение почти не сходило с ее лица), тут же передавались его нутру – он вскипал беспомощным страданием и теснилось сердце, а потом все как-то обваливалось…
Капли дождя падали и оставались на восковом лице, рассыпались звездами в непокрытых волосах. На глазах лежали медные пятаки. Взгляд Оскара так и притягивало к медяшкам.
Мучимый жуткими догадками, он не выдержал и спросил об этом дядю Колю.
Пахнущий «Шипром» дядя Коля из 16 квартиры, облаченный в зелено-бурое «демисезонное» пальто, шумно втянул соплюшку и пустился в cбивчивые объяснения про подземную реку, паромщика, стражника на берегу…
Оскар понял одно: без этих денежек мама не попадет в хорошее место под названием «Рай».
Но она же здесь. Она еще здесь, я это знаю. Зачем ее куда-то отправлять? Кривая старуха заколдовала маму, как спящую царевну. Неужели никто не видит?
Оскар с надеждой повернулся к взрослым.
Тетя Фая искренне сморкалась, кто-то смотрел на Оскара тем особенным взглядом, как будто им его жалко, на лицах остальных застыло обычное в таких случаях настороженное выражение.
Что делать? Паром вот-вот отойдет от причала с единственной пассажиркой в безобразный, студеный, призрачный мир.
– Мама, пожалуйста, подай знак, прошептал Оскар.
Он ждал от нее особого звука, может еле заметного жеста видимый только ему, который послужит сигналом, что он прав, ждал хоть чего-нибудь, продолжая всматриваться в застывшее лицо.
В какой-то миг, Оскару показалось, что на глазах мамы дрогнули монеты… но, нет, то капли дождя, изредка попадая в медяки, создавали иллюзию движения. И причитания бабулек, похоже, не долетали до ее ушей.
У пристани загрохотала тяжелая цепь, погребально звякнула рында, багор оттолкнул от себя землю – паром тронулся и под тихий плеск волны заскользил по черной реке в моросящую стылую тьму.
За спинами скорбящих всхлипнул и стал отдуваться оркестр.
Когда щекастые трубные звуки смолкли, Оскар продрался сквозь пальто и плащи, ткнулся лицом в чей-то свитер, выскочил, заметив по пути как музыканты, дымясь от сырости, разбирали свои инструменты, вытряхивая из блестящих суставов слюну.
Оскар спрятался за створкой ворот, навалился на прут крюка и внезапно бурно и тихо разрыдался.
Колени подломились, он сполз на землю, с мокрыми щеками, текущими из носа соплями, вылезшей из-за пояса рубашкой и сбившимися к коленям рейтузами.
Уже сидя в кабине грузовика на высоком тряском сидении рядом с шофером в керзачах, замасленной кепке и лучистыми синими глазами, Оскар все еще плакал.
Водила, какое-то время сконфуженно молчал, потом достал из бардачка «Шипку», закурил,