Разговор о трауре. Ольга Мартынова
рячая, открытая, она пахнет шелковистой кровью. Шрам – холодный, закрытый и уродливый.
Позже жизнь будет просачиваться внутрь сквозь пóры времени и своим зловонием заполнять это стерильное пространство без настоящего – настоящим. Агрессия настоящего.
Жизнь замирает на время, пока не затянется рана.
Потом она начинает двигаться.
Жизнь с лицом палача.
11 августа
Самая безответная любовь – это любовь к умершему.
12 августа
Третий день в Эденкобене. Долина Эденкобен. Виноградники. Пфальцский лес. Много неба. Здесь присутствие Олега еще ощутимее, чем во Франкфурте. Как если бы он ждал нас в «нашей» комнате «Господского дома», пока мы с Даней бродим среди виноградников.
Благодарность Барбаре и Конраду Шталь, которые пригласили нас провести здесь август.
13 августа
Первое, с утра: сейчас мы бы раздвинули шторы, чтобы увидеть стоящий над виноградниками дождь, порадоваться, что стало прохладней.
Позже: сейчас мы пили бы кофе.
Мысль движется лишь такими простыми шагами.
Более сложные мысли блокируются. Но я пишу обещанный маленький текст, я хочу выполнить все обязательства, которые на себя взяла. «…С той поры не было ни одного дня, который бы я начинал без некоторого изумления, как человек продолжает еще жить, хотя ему вырвали сердце и отрубили голову», – писал Федор Тютчев через два года после смерти своей возлюбленной. Сегодня мне это вспомнилось.
После дождя: воздух больше не противится дыханию. Мы пошли бы в виноградники (мы – в то время – могли бы пойти…).
14 августа
Из письма Елены Шварц 1999 года (тогда я не придала ему дóлжного значения, а только теперь): «Самое худшее, что всё становится предметом искусства. Даже то, что никак не может им стать». Речь идет о стихотворениях, которые она написала после смерти своей матери.
Мать была для Лены самым важным человеком в ее жизни (потом следовал ее первый муж, потом пудель Яша. В последние годы – японский хин Хайку. Думаю, ближайшие друзья, такие как Олег и я, помещались в этом ряду где-то между Яшей и Хайку).
15 августа
Первоначальное оцепенение всех чувств иногда идет на убыль. Как при неожиданно затянувшейся операции на зубе, когда боль бойко пробивается сквозь анестезию. Но что значит «боль», если она не телесная?
Новалис: «Когда боль достигает высшей точки, наступает паралич чувствительности. Душа разлагается – отсюда убийственная стужа – свободная сила мышления – всесокрушающее бесконечное остроумие такого рода отчаяния. Отвергнув все, человек стоит, подобно губительной силе, один – не связанный с миром, он постепенно пожирает сам себя, являя собой принципы человеконенавистничества и богоненавистничества».
Боль и оцепенение («паралич чувствительности») – попеременно. Точно дозированные, чтобы человек все же оставался в живых.
16 августа
Сегодня я почти не поднималась с постели. Уже вечер. Я пытаюсь, по крайней мере, ответить на несколько имейлов.
Райский ландшафт Эденкобена.
Как если бы в бесконечности виноградников-лабиринтов осталась какая-то часть нас (как если бы? «Тени наши обведены на дорожке луной»):
Олег Юрьев
О виноградниках [фрагменты]
Виноградники – самые коварные из лабиринтов: у них почти нет поворотов и тупиков, одни только ложные входы и ложные выходы, вследствие чего до центра дойти практически невозможно.
А если по случайности и дойдешь, то уже не выйдешь, по крайней мере, каким ушел. <…>
Ночью вовнутрь виноградников никто не ходит. <…> Разве что мы тут гуляем вдоль, мимо ложных входов и ложных выходов в окружности, которая везде, щелкая сандалетами и глядя над собой – в небо, где виноград отражается звездами.
Тени наши обведены на дорожке луной – мягкой, сырой и сияющей… <…>
А глянешь случайно насквозь – в ложный вход или ложный выход: там далеко и смутно мелькают огни.
То ли соседняя улица, то ли центр лабиринта, который нигде.
Мертвые и тоскующие по ним приходят в центр лабиринта, который нигде.
17 августа
Русское издательство Олега готовит книгу с его последними, еще не публиковавшимися стихами. Читая корректуру, я не доверяю своим силам и сосредоточенности.
18 августа
Книга будет выглядеть хорошо: шрифт, формат набора, обложка. Посмертная книга. Хотя я ни минуты не могу думать о чем-то другом, меня обескураживает любое действие, связанное со смертью Олега (например, открыть папку «Наследие»), – и ввергает в апатичное состояние, в котором я ни к чему не способна, которого я стыжусь.
Из