Исповедь анорексички. Анна Владимировна Рожкова
не свое клеймо, заставила переосмыслить ценности и, главное, задуматься, для чего она была мне дана. Ладно, хватит болтать, давайте знакомиться. Мне девятнадцать лет и у меня анорексия. Черт, не то *скомканный бумажный шарик летит в угол*. Я чертова, чертова, чертова анорексичка! Анорексичка! Ненавижу!
Ненавижу себя, всех, особенно мамашу, которая запихала меня в гребаный рехаб! Приходила сегодня, как всегда с сигаретой, с зажатым в руке телефоном. Не расстается с ним даже ночью. Вся такая важная, куда там, строит из себя невесть что. Иногда мне хочется, чтобы она совсем не приходила, избавила бы меня и себя от этих обременительных для обеих визитов, от дежурных, набивших оскомину вопросов: «Как дела?», «Как самочувствие?», «Что говорят врачи?». Почему я до сих пор при ее виде чувствую себя нашкодившей малышкой? Мама, почему, за что? Ты ведь так меня любила, таскала на мероприятия, помнишь? Все гости молитвенно складывали ручки при виде «такого ангелочка». Но ангелочек вырос. Сначала мне было непонятно, где все эти нарядные дяди и тети со словно приклеенными улыбками? Почему меня, милую «пухляшку в кудряшках» больше не кормят сладостями и не наряжают в бархатные платьица? Когда я из «пухлого амурчика» превратилась в «жирную свинью»? Ну, и вишенка на торте: почему меня заменил высокий голубоглазый блондин, которому ты годишься минимум в матери?
Блондина зовут «Дэн» и я его тоже ненавижу. Ненавижу больше всех, даже больше тебя, мама. Все другие дяди не задерживались надолго, мелькали, словно картинки в калейдоскопе. От одного остался в памяти запах: приторный, тяжелый запах разложения. Он заливался духами, но запах был сильнее, он словно шел изнутри, демонстрируя нутро. От другого – щетина, она кололась, когда он целовал «ангелочка» в пухленькую, румяную щечку. Почему бы гребаному Дэну не исчезнуть вслед за ними всеми? Я бы честно запомнила светлые кудри, так похожие на мои в детстве и голубые глаза, которые никогда не смеются. Честно-честно, запомнила бы. Не веришь? Сейчас я крепко зажмурюсь и вот он – передо мной. В трусах, мне кажется, он все время в трусах. Даже не могу вспомнить его в другой одежде. Если, конечно, трусы можно считать одеждой. Хотя, если бы у меня было такое тело, я бы тоже, наверное, ходила в трусах, чтобы все видели. И почему у меня такое чувство, что ему все равно? Я ему завидую. Да, завидую. Я всю жизнь оглядываюсь на других: «Ах, что подумают люди?», «Что скажут соседи?», «Перед людьми неудобно». А ему – плевать, понимаете, ему на вас всех с высокой колокольни. И на меня в том числе. Счастливчик.
Ко всем своим недостаткам Дэн любит готовить. И делает это весьма и весьма неплохо, классно, что греха таить. Так классно, что хочется проглотить вместе с тарелкой. Готовит он тоже в трусах, как вы догадались. Часами торчит на кухне, напевая что-то себе под нос. Я крадусь к холодильнику на цыпочках, едва дыша. Хотелось бы, конечно, написать, как пантера перед прыжком, но, думаю, больше подойдет как свинья к кормушке. Кажется, он на меня смотрит, заметил-таки, сволочь. Я резко оборачиваюсь. Все так же поет, сосредоточенно нарезая что-то на доске. Продолжаю приближаться к заветной цели: хромированному монстру, под завязку забитому наркотиком – ЕДОЙ! Один шажок, второй. Он хрюкнул. Как он посмел? Разворачиваюсь на пятках, опять показалось?! Не может быть! Ору, ору в голос, падаю на пол и продолжаю орать.
– Ты в порядке? – надо мной склонились светлые, почти белые кудри.
Господи, лучше бы он меня ударил, наорал в ответ, залепил пощечину. Но вот это его: «Ты в порядке?» – просто выбивает из колеи, пробирает до печенок, заставляет желудок сжаться в комок, к горлу подкатывает тошнота, я опрометью мчусь в туалет. Никакой еды, ни сегодня, ни завтра, НИКОГДА! НИКОГДА! НИКОГДА!
Глава 2
10 сентября
Психологичка сказала записывать все, что происходит. Как будто я писатель, смешно, честное слово. У меня в школе по всем сочинениям были тройки, я слишком увлекалась. Помню, вместо «как я провела лето» накатала три страницы про облака во время полета в отпуск. Короче, в моем сочинении лето кончилось, так и не начавшись. Опомнилась я, когда прозвенел звонок. Конечно, мои «облака» не оценили, вернее, оценили на «два». Тема не раскрыта.
Опять меня понесло куда-то не туда. Психологичка сказала ответить на вопрос: «Когда, а главное, почему еда из средства утоления голода превратилась в наркотик?» Ха, почему? Как будто я знаю. Наверное, начать нужно с детства.
Вы наверняка думаете, что я с детства была кубышкой, ела все, что не приколочено,. Плевать мне что вы думаете, вынуждена вас разочаровать. Я росла обычным ребенком, ела плохо. Мама смотрела на меня с раздражением. Она уже тогда начинала строить свою строительную империю, и возня со мной в ее планы не входила.
Я ее бесила. Однажды она надела мне на голову миску с борщом: «Чтобы не капризничала». Борщ смыли, обида осталась. В садике я постоянно болела, два раза лежала в больнице: один раз с воспалением легких (не помню), второй раз с дизентерией (помню). Маму в больницу не пускали, и я скорбно махала ей со второго этажа, потом долго ревела в палате, до ужаса хотелось домой. После дизентерии садик сменился няньками. Мама уже могла себе это позволить. Я капризничала еще больше, догадывалась, что никто теперь не посмеет надеть мне на голову миску.
Нянек